Юрий Невский - Железные игрушки — магнитный потолок

На следующий день снова позвонил руководитель: проблемы устранены, по графику мне надо отправляться в поездку. В Пятово они вошли. Высокий парень в вылинявшей от солнца и дождей, прожженной у костров штормовке, его друг в синей «мастерке», и на сиденье напротив три смешливые девушки — расположились рядом со мной, через проход. Эх, милые вы мои… думал я, низко опустив голову. Да знали бы вы, что вам еще предстоит пережить! Кто из вас останется врачом, учителем, инженером? Кто из вас, быть может, этот дылда в штормовке устроится рэкетиром? А его друг, вон тот, у окна — падет от бандитской пули? Кто из вас, девушки, решит, что древнейшая профессия — вполне достойное в обществе, и приносящее неплохие дивиденды занятие? Кто сгребет миллионы, а кто, как я, будет рад любой работе? У вас будет много джинсов и яркой одежды, а потом появятся мобильные телефоны. И еще что-то такое появится в ваших взглядах… Зловещий извивающийся символ. Ну, если не у вас — то у ваших детей. Им покажется дикой, немыслимой глупостью зажигать огни на дальних берегах и закладывать новые города. Но… дай бог, конечно, чтобы именно у вас, ребята, все было не так.

Эти мысли показались мне просто «стариковским брюзжанием»!

Ведь, несмотря ни на что, мы мчались в веселой звонкой электричке, пронизанной осенними ветрами и солнечными, на сентябрьском излете, лучами. В руках высокого светловолосого парня (его загорелое лицо было обрамлено такой же светлой и мягкой бородкой) оказалась гитара. Он тронул струны, быстро и точно настроил, стал негромко напевать, ребята подхватили слаженными голосами. Это была хорошо известная и любимая мной песня из чудесного фильма «Земля Санникова», где ее исполнял прекрасный и, к сожалению, безвременно ушедший Олег Даль. «Призрачно все в этом мире бушующем…»

Я прислушался, но что-то странное… они пели, изменив привычные слова. И по тому, как на меня вдруг бросила быстрый и теплый взгляд одна из девушек, а затем и парень-гитарист глянул как-то по-особому, с хитринкой, я вдруг понял… Они знают, что я знаю их тайну. И они поют для меня:

I^e небо имеет свое особое устройство, и где прекрасно, Господи, парить в осеннем воздухе так высоко, что не долетает горечь сжигаемой листвы, а видны сверху лишь стелющиеся дымы садово-парковых военных действий.

Где выше тебя только Аэрофлот, NASA, ангелы.

I^e ты закреплен страховкой на самой высокой точке над городом, почти на шпиле Дома радио, и паришь невесомо. Бордюр крыши обвязан арматурными стяжками, наварены стойки-откосы: к ним будет крепиться громада букв. Их подаст сюда двадцатиметровая телескопическая стрела японского автокрана. Надо принять буквы, выставить каждую по месту, точно совместить гнезда соединений. Притянуть на болты, усилить крепление сваркой.

Где рядом, ощерив в улыбке желтые прокуренные зубы, закрепился Цырен, на поясе его электроперфоратор — и он похож на космического воина. Бормочет в черную коробочку передатчика: «…приемлехаприем! приемлехаприем!» Дальше расположился Шунков: тянет провода, пробует сварку, карандашом электрода выписывает в швеллере имя любимой… Оранжевые лепестки, расцветая, тут же вянут, осыпаясь. Страховочные веревки тянутся от твоего монтажного пояса, упираешься ногами в стену, великаном топчешь на ней извивы речек-трещинок, темные озера пятен на штукатурке, бурые плато какой-то неизвестной горной страны.

Расчесываешь длинные волосы, отпускаешь в полет серебристые нити. И одна из них невесомо скользнет, быть может, где-то и над мальчишкой, бегущим началом жизни по всем улочкам, огибающим земной шар. А не обежать его и за весь суматошный день летних каникул — запыхаешься и ноги собьешь! Только знакомая девчонка крикнет на бегу, отмахнув тяжелую гриву волос: «Эх, жаль мне тебя, никогда не узнаешь, как волосы стучат по спине, когда бежишь под горку, как будто ты лошадь!» Да, не узнаешь, так что же? Сорок лет прошло, волосы не стрижешь с тех пор, отпустил бородищу, что уже с проблесками наступающего предзимья… Но что же, бегать как конь? И где та девочка? Можно лишь расчесывать волосы в небе — вдруг опустится один волосок на страницу книжки извилистой речкой, — она проложит свое русло среди множества заглавных и прописных букв, точек и запятых, многоточий. Страницу прочтет мальчишка, смахнет причудливый изгиб странного вымысла, лишь почудится дух небесной отрешенности, дымная горечь сжигаемой в парках и садах листвы.