Арнольд Каштанов - Каньон-а-Шарон

Про красного попугая я прочел в старой книге Леви-Брюля: этнографы обнаружили в северной Бразилии племя бороро. Эти люди считали себя арара, то есть красными попугаями. Слово самоидентификация тогда еще не было запущено в употребление, и европейцу трудно было понять, как могут бразильские аборигены считать себя одновременно человеческими существами и птицами с красным оперением. А суть заключалась в том, что наши предки начали осознавать себя лишь тогда, когда вообразили попугаями или еще чем-то подобным. Может быть, как утверждает психолог Анри Валлон, чуть раньше: когда всем семейством стали вместе повторять однообразные бессмысленные движения ритуального танца, подобного брачным танцам насекомых, млекопитающих и птиц. До этого они были обычными двуногими животными без всяких зачатков сознания, а в совместном повторении создали мысленные представления и благодаря этому стали людьми. Самоидентификация — очень хорошее слово, но, мне кажется, и арара — неплохое.

В моем племени взрослые мужики знали работу, не баловали. Между прочим, в древнем иврите по сей день для выражения двух понятий — «знать» и «уметь» есть лишь один глагол. То есть это одно и то же.

Сильный береговой бриз гонял полиэтиленовые пакеты по полу, я сидел с бутылкой колы в одной руке и сэндвичем в другой — в той самой позе, в которой сидел на заляпанном полу белорусский кафельщик, немногословный сухощавый дядька. Он пил из стеклянной бутылки кефир, запивая бутерброды с салом. Я тогда изнывал от желания быть в центре внимания, если обстоятельства позволяли — болтал без умолку, бессмысленно хвастал, бескорыстно преувеличивал, а потом страдал от своей еврейской экзальтированности и мечтал, что когда-нибудь повзрослею, и руки мои не будут суетиться без нужды перед лицом спорящего со мной, а будут легко и красиво делать мужскую работу.

И вот сбылось. Средиземноморский городок, погруженный в одурь зноя, пустая квартира, из которой съехали первые ее хозяева, марокканцы, и в которую через три месяца должны въехать новые жильцы. В углах на каменных полах строительный мусор, доски, ведра с краской, мешки с цементом, инструменты. В окне с разбитым стеклом виден за крышами кусочек моря. Жизнь сделала неожиданный, в общем-то нелепый зигзаг, чтобы на шестом десятке мечта сбылась в том, пожалуй, единственном на земле месте, где немногословные мастеровые люди, обедающие, сидя на полу, — евреи. Вся моя пестроватая жизнь вела лишь к тому, чтобы я стал тем, кем мечтал стать в детстве.

Как герой какой-то сказки, за исполнение желаний я должен платить, только вот не могу понять, высока цена или мизерна.

Векслер, человек из другого племени, подозрительно интересовался:

— Вы что, батенька, опроститься решили? Под Толстого косим? Но сначала нужно, извините, «Войну и мир» написать, а потом уж опрощаться.

В одной фразе — старосветское «батенька» и воровской жаргон. Это был язык племени молодых талантов, «косящих» под Ландау, властелинов мира, идущих на грозу…

Я работал не для того, чтобы опроститься, как толстовцы, а ради денег. Если уж на то пошло, опрощаюсь я за листом бумаги, удаляя лишнее и додумывая мысль. Физическая работа по найму не опрощение, а купля-продажа, наука для меня новая, и, пожалуй, я осваивал ее медленнее других.

Началось с симпатичной француженки Коллет. Той понадобилось починить мебель. Ира, которая метапелила [17] Русификация глагола, означающего «нянчить», «ухаживать». одинокую старушку, привела меня. Кофе, печенье, светский разговор… Я починил мебель, и Коллет, пожимая на прощанье руку, сунула в нее деньги.

— Ну что вы, мадам…

Она настаивала, я категорически отказался, а Ира вытаращила глаза: ей не стыдно брать деньги за свою работу, а мне стыдно?

Я ощущал себя не рабочим, а писателем. Вот печататься бесплатно — на это я не соглашался, это меня унижало: я не графоман, я профессионал.

К новому положению предстояло привыкнуть. Меня порекомендовали миллионеру. Надо было сделать сущую ерунду, какие-то поручни привинтить к стенам. Сказали: о деньгах не говори, он сам с тобой расплатится. А он, когда я все сделал, возьми и спроси:

— Сколько я должен?

Я растерялся, поднатужился, что-то на бумажке прикинул…

— Сто.

Он усмехнулся, выписал чек на сто пятьдесят.

Ира сказала:

— Ты очень дешево ценишь свой труд.

Чтобы стать профессионалом, я должен был преодолеть уродливое воспитание, ведь мама до сих пор стесняется говорить о деньгах.