Олег Зайончковский - Загул

– А ты лопух! – тем же сдавленным шепотом огрызается Марыська. – Если через минуту за ней не придут, сумочка будет наша.

Глаза Нефедова округляются:

– Ты с ума сошла! Это же воровство.

– Подумаешь! – отмахивается она. – Ее какая-нибудь спекулянтка оставила.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю! Здесь за углом комиссионный, а в этом дворе всегда фарца толчется. Раз сумочка тут валяется, значит, была облава, и хозяйку ее замела милиция.

– Но то, что ты предлагаешь, это… нехорошо.

– Нехорошо будет, если она достанется жуликам!

Марыська окидывает двор цепким взглядом и, убедившись, что он по-прежнему безлюден, решительно встает. Отбросив недокуренную сигарету, она направляется к арке. Нефедов плетется за ней, бормоча бессильные возражения. В душе-то он снял с себя ответственность за происходящее, и сделал это раньше, чем судьба подбросила им сумочку…

Тем временем Марыська берет его под руку. В целях конспирации она понуждает Игоря сменить шаг на прогулочный, что получается довольно неестественно. Поравнявшись с водосточной трубой, он по команде приоткрывает портфель, и Марыська, кошачьим движением схватив сумочку, бросает ее в отделение с колбасой. Теперь, когда преступление совершено, их можно брать с поличным. Прижимаясь друг к дружке и всякий миг ожидая, что позади раздастся шум погони, криминальная парочка инстинктивно наддает ходу.

Но вот уже далеко позади остался роковой двор; в глазах мелькают иные дворы и улицы, а Марыська с Нефедовым все не могут убавить бег. Впрочем, бегут не они одни: московские тротуары полны, как всегда, спешащими людьми – в этом городе надо думать, действовать и передвигаться быстро. Наконец воришки осознают, что, кроме собственного страха, за ними никто не гонится. Они находят какой-то скверик и там, отдышавшись на лавочке, приступают к изучению добычи.

Сумочка не сразу отдает им свои богатства. Марыська скребет ногтями незнакомый замочек и пожимает его разными способами. В итоге все-таки раздается щелчок, и сумочка покорно разводит створки. Жадные, нетерпеливые пальчики проникают в ее нутро, и первое, что они оттуда достают, – это блокнотик с каким-то списком.

– Ну, что я говорила! – торжествует Марыська. – «Ли – три по восемьдесят… Дабл райфл – пять по сто…»

– Значит, и правда фарцовщица… – бормочет Нефедов. Это открытие доставляет ему некоторое облегчение.

Кроме блокнотика в сумочке обнаруживается носовой платок, ворох пустячной косметики и потрепанное портмоне, кармашки которого набиты квитанциями и разными другими неинтересными бумажками. Лишь подробное его исследование приносит Марыське две синие полусотенные купюры.

– Негусто наторговала…

– Да, – соглашается Игорь, – сегодня не ее день.

Что правда, то правда, и вряд ли фарцовщица стала бы спорить. Наверняка тоже самое сказала бы о себе так некстати опухшая Зоя Николаевна. Двое сегодняшних неудачников определились, но чтобы Нефедову не составить им компанию, ему следует поторопиться. Рабочий день уже близится к концу, а он, бегая по Москве с украденной сумочкой, ни на шаг не приблизился к обкому профсоюзов.

Не взяв себе ничего, кроме наличности, Игорь с Марыськой оставляют сумочку на лавочке. Может быть, ее подберет хорошая женщина, такая, что не бегает от милиции, и сумочка прослужит ей долго-долго.

И снова они несутся по улицам, лавируя в пешеходных потоках. Только теперь Нефедова гонит не страх, а чувство гражданской ответственности. «Об-ком-об-ком-обком», – выстукивают Марыськины каблучки… Но до чего же много в Москве контор! Пляшут в глазах разновеликие вывески: черные с золотом, мраморные, литые в бронзе. Министерства, управления, чего-то отделы, за чем-то надзоры и, конечно, всевозможные комитеты… Комитеты, да не те! Хлопают тяжелые двери; люди в шляпах покидают учреждения, а внутрь уж никто не заходит. Но вот – наконец-то! Чуть было не проскочили…

«МОСКОВСКИЙ ОБЛАСТНОЙ КОМИТЕТ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ СОЮЗОВ» – вырезано на плите полированного гранита. Эта плита у входа напоминает могильную – есть ли жизнь там, за дубовой дверью?.. Игорь с невольным трепетом входит в профсоюзное святилище… и оно встречает его торжественно-гулкой церковной тишиной и запахом мокрой тряпки. В учреждении – ни души, кроме старухи со шваброй, замывающей мраморный пол.

Случилось ужасное, невероятное – в общем, случилось то, чего следовало ожидать! В последней безумной надежде Игорь пытается всучить свои документы уборщице – и окончательно теряет лицо.