Наталья Арбузова: Тонкая нить (сборник)

Опять езжу я на ранних поездах по Нижегородской ветке. Рабочие аж из Петушков тащатся на «Серп и молот», занимают друг другу места, бегают курить в тамбур, играют в карты. Опохмеляются водкой, дорого продаваемой бойкими разносчицами, что ходят с утра пораньше по вагонам. На стенах заводов вдоль пути уже замазаны бранные фразы, крупно написанные в октябре: тот-то палач, тот-то предатель.

Как ни избегала я присутствовать при штурме Белого дома, судьба все же насмеялась надо мной. Позднее я ходила в Белый дом по нефтяным делам. Сходила этак раза два, а на третий – о ужас! – подхожу к нему, а с другой стороны на него и на меня прут танки. И за парапетом мечется жидкая толпа. Не скоро разглядела я, что то была массовка киносъемки. Того ради были и танки.

Где теперь «Макдональдс» на Пушкинской, там в горбачевские времена еще была столовая на углу. Я шла от самой консерватории, и так мои глаза были отведены, или восхищены, или удержаны тем, кто хотел мне нечто показать, что я не увидала пельменной на Герцена, или Никитской, и дошла до этого угла Пушкинской. Поевши, я было собралась выходить, ан глядь – не выпускают.

Прежде всего надо прорваться, а там уж на улице сама обнаружится причина, по которой нас заперли. Под громкие протесты поваров я прошла через кухню и вышла на Горького-Тверскую. Обогнула угол и поняла, что нахожусь внутри серьезного, в несколько рядов омоновского оцепленья. В торце бульвара митинговали восемь-девять человек. Как мне потом объяснили, это был мини-митинг Валерии Новодворской. Против них были выдвинуты силы человек в 120 серых беретов. Стояло каре из автобусов. Я подошла ближе, вспрыгнула на каменный бордюр и побежала по нему – поглядеть вплотную. Но ближайший омоновец сдернул меня вниз за голенастую ногу. Тогда я стала медленно ретироваться, не делая резких движений, лицом к митингующим, спиной к автобусам. Омоновцы частью остались в оцепленье, а иные подошли к митингующим по шесть-семь человек на брата. Окружили каждого и отсекли, как белые кровяные тельца микроб. Стали без примененья рук теснить к автобусам. Возле автобусов уже применили руки, то есть попросту затолкали внутрь. Я той порой беспрепятственно прошла все линии оцепленья и благополучно удалилась. Видно, всех, кого велено было брать, они знали в лицо.

Один немец говорил по телевизору: «О, мне жаль этого человека – Горбачева! Он дал всем свободу, и все его топчут». Мне тоже его немного жалко, хотя жалко у пчелки, как говорили у нас в советской школе.

Да будет вам известно, если до сих пор вы этого не знали, что в советское время посещенье политзанятий на работе было обязательным. За один прогул вызывали в дирекцию. Лично я приладилась так. Занятья проходили в пристроенном к зданию актовом зале о двух дверях: одна в зданье, другая, заложенная извне засовом – во внутренний двор. Ее я загодя открывала и подпирала пустым ящиком. Через нее я потом ускользала, отметившись в журнале, и аккуратно задвигала засов. Стратегия моя работала без единого сбоя в течение двенадцати лет, вплоть до перестройки.

КГБ оприходовал меня в 77-м году. Сотрудница 1-го отдела вызвала меня в свой вертеп и велела идти якобы в райком партии, к которой я никакого касательства не имела, рассказать о работе отдела. Я укрылась в кабинете нашего вполне человекообразного замдиректора Кузьмина и сказала ему, что без его приказа никуда не пойду. Он побежал выяснять, откуда ветер дует. Пришел смурной и говорит – надо. Послали меня на улицу Бахрушина, близко обожаемого мною со школы Бахрушинского музея. Никакого райкома там не было, а был запертой подъезд со звонком. Мелкий бес стал спрашивать, кого я знаю из посетителей Киселевки – позднее сожженной КГБ нелегальной дачи в Коктебеле безногого художника Юрия Иваныча Киселева. Я тут же вспомнила, что в мае туда явилась будто бы паспортная проверка и переписала паспорта – мой и еще двоих его гостей. Я сказала, что знаю только вот этих двоих, и дала в том подписку. Дальнейший полуторачасовой разговор шел по схеме «говорю я ей про птичку, а она мне про пальто». Он мне о политических разговорах на Киселевке, а я ему о том, что продавцы нарочно режут пополам батон колбасы, покупаемой приезжим, чтобы возбудить недовольство в провинции. Так мы и расстались, бесенок с колбасой в зубах, а я с сильным беспокойством за судьбу Киселевки, которое вскоре оправдалось.