Наталья Арбузова: Тонкая нить (сборник)

Потому и склонялась к мысли, что надо добивать раненого зверя, идущего на нас, охотников, во весь рост. Но восхищенье гордым врагом, вечным врагом, никогда не замиренным, часто брало верх. Пораженье же было непереносимо. Теперь вот злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал. Бегите, русские девицы, спешите, красные, домой – чеченец ходит за рекой. И взять нечем. Бомбить больше нельзя – хватит, отбомбились. А непосредственно на пороге его дома мы его на этот раз, в этот вообще скверный для России час не одолели. Ничего, еще одолеем. Митька сразу на меня окрысился: «А жизнь Мишки ты согласна за это положить?» Мишка – его сын, сейчас, когда я это пишу, он поступает в институт. Я тут же спохватилась: «Нет!» Так я была вконец посрамлена вместе со своей семьей и своим народом.

Лет пятнадцать тому назад я, сердясь на эстонцев, говорила: «Советская власть не вечна, а от России вам еще попадет». Во мне есть немецкая дворянская кровь тех мест – я одним боком из «остзейских», и мне под Ревелем генетически уютно. Я всегда думала в простоте, что об этих землях могут спорить с Россией ну Германия, ну Швеция, а эстонцы вроде как ни при чем. Ворчала: «Вас Петр как завоевал, так никто вас еще назад не отвоевывал». Митька, у которого тоже есть свои убежденья, меня корил.

Ну хорошо, читатель, а зачем же насильно заставлять людей учить эстонский язык? Ты сначала создай великую культуру, тогда твой язык будут учить, еще и деньги будут платить. Однажды я слыхала, как эстонец с латышом нехотя объяснялись по-русски. А по-немецки они не знали. Я очень смеялась.

Насчет того, что советская власть не вечна, это я говорила для красного словца. Я сама в свою болтовню не верила и другой раз убеждала людей, держа за пуговицу, что процесс национализации необратим. Когда она, советская власть, приказала долго жить, я стала спрашивать Митьку, ждал ли он этого, надеялся ли увидеть своими глазами. Он честно отвечал, что не ждал и не надеялся. И я не ждала. Глядела, как привычно шарит по экрану прожектор перестройки, и ворчала: «Перестройка, перестрелка… Перестрелка за холмами, виден лагерь их и наш». Вдруг повеяло воздухом, будто форточку открыли в камере, набитой зэками. Интонация с экрана сменилась. Я сделала стойку.

А кто это у нас пел: «Пе-ре-мен! Пе-ре-мен!». Первым делом на работе мне снизили зарплату. Я сказала: «Пускай! Согласна камень на горе бить, лишь бы она сдохла». Готова была все отдать на сожженье в жертву за нечаянную радость. Однако платить пришлось больше малосмысленным, не взыскующим свободы людям, ничего взамен не получившим.

Она умерла сама в ранней, но отвратительной, маразматической старости, будто наступила уж не биологическая смена руководства, а биологическая смена строя. Смердит ее левиафанья туша, и бьют нас жестокие лихорадки.

Я приступала к любимой невестке Ленке, носящей у меня прозвище «крестненькая», и не без основанья: «Ненавидели мы советскую власть?» – «Ненавидели», – отвечала с присущей ей прямотой. – «Хотели ей гибели?» – «Хотели», – вздыхала она. – «Значит, теперь должны барахтаться и выплыть!» На том и порешили.

На работе мы занимались конечно же туфтой. Писали на последние годы пятилеток планы по добыче нефти, якобы посчитанные с помощью сложной математики, а на самом деле спущенные нам сверху. У меня и язык без костей наболтался, и шкодливая рука привыкла писать в пустографках: «1980, 1985, 1990…». Но сколько веревочке ни виться, а конец бывает. И вот он пришел, этот 1990-й. Мой бог, как же он был страшен! Взглянув в его жестокое лицо, я возопила в стыде и отчаянье: «Вот нам наши блудливые игры с будущим! Вот нам наши туфтяные перспективные планы!»

За несколько лет до этого апокалиптического 1990-го я ораторствовала перед пустым магазином сантехники на Кутузовском проспекте, обращаясь к слесарям. Те продавали на улице краденые краны, выданные им для бесплатной установки жильцам их участка. Я кричала: «Мужики! все разворуете, все распродадите, а как нечего станет воровать, ужо меня вспомянете!» И вот час расплаты настал. Все было раскрадено, все съедено, все загажено. Пришло время пустых прилавков и неотоваренных талонов. Спившийся, скурвившийся, избаловавшийся народ бился в очередях за водкой – ее не хватало.

В магазин каждый день завозили какой-нибудь один продукт, чаще всего маргарин или майонез. Люди стояли за ним весь день и брали, сколько дают. Еще было мороженое в киосках. За ним тоже стояли – его растапливали и варили детям кашу. Я испугалась, когда пропала соль, ходила из угла в угол, бормоча:

Читать дальше