Жужа Д. - Резиновый бэби (сборник)

– Я в нее верю.... Я проверила... Я знаю о ней все, даже то, что она о себе давно забыла...

– Она сделала недопустимое.

– Напомнить тебе, какие там, в основном, правила в ходу?

– Ну не волнуйся! – Мужчина вздохнул. – Хорошо, я сделаю, как ты скажешь, но тебе придется нелегко... – Было слышно, как выдвигают и задвигают какие-то тяжелые ящики и шелестели бумагами.

– Спасибо. Ты очень добр... – сказала женщина, потом добавила: – Впрочем, как всегда.

– Но кроме ограничений, которые возьмешь на себя ты сама... Как ни абсурдно это звучит, ты должна также перенацелить ее сознание на проблему несуществующего «правильного выбора», тем самым отведя от необходимости делать дальнейшие глупости.

Дальше было слышно, как открыли дверь и пошли куда-то по коридору.

– Да... Я очень тебе благодарна.

Больше она ничего не слышала. Шаги звучали уже совсем далеко. Потом все стихло.

Слепая попыталась подняться, но не смогла: затекли ноги. Путались мысли, она поняла, как сильно устала, положила голову на руки и тут же провалилась в сон.

Проснулась она на узком топчане в келье Вереи. Маленькое окошко пропускало немного солнечного света, и он падал на ее подушку. В нем густо роились белые пылинки.

Девушка осмотрелась, счастливо радуясь обретенному зрению. Сердце ее билось сильно и ровно. Вокруг был опять этот сочный мир. У самой подушки – Библия и тоненькая книжица «О келейном пребывании, о внешних посетителях и взаимном посещении келий».

Какое-то время, щурясь, она привыкала к свету, потом поднялась с твердого топчана и хромая вышла во двор.

Болели нога, голова и руки.

Во дворе матушки катили пустые десятилитровые фляги к амбару. Дура-Мотя скакала рядом. Вереи во дворе не было.

– Смотрите-ка... Встала... Келейница... А четыре дня лежала, что неживая...

– Я вижу... Теперь...

– Знаем. Дея сказала!

– Верея?

– Вымолила она тебя... Как и говорила. Вымолила. Молись теперь, девка, за нее. Молись. Она ведь епитимью на себя наложила. Куда надо поклониться ходила. Попросить за тебя, за дуру! А туда в одну сторону только полутора суток шагать да и спать на земле...

– А епитимью за что?

– Да за перемену участи тебе... Девка...

Вечером все уселись в трапезной, Анисия разлила по кружкам заваренный смородиновый лист.

Верея сняла с головы черный платок, а белый тонкий, сбитый на сторону, не стала. И уселась к столу, упираясь на палку сухой кистью в обмотке.

– Стерла вот, пока ходила... Пройдет... Вот ты говоришь... Этот... Хутболист... А что хутболист... Я тута узнала, у них руки-то не работуют... Они же отвыкли... Ноги у них, конечно... Че уж и говорить... А руки – сама суди... Ну, если тебе ими всю жизнь запрещали... Ну, пользовать, что ли... Как говорится... То как потом себе волю-то дашь... Понимаешь? Так и будешь все за спину да за спину... Как тюлень-животное или кто еще... Ноги – да... Я ничего не говорю... Они у них – во какие, а руки совсем никуда, а без рук-то оно как нежность показать... Чем? А ну скажи мне, чем, интересно? Вот ты бы как, а? Не знаешь, вот и я не знаю. Хутболист... Так что тут и думать нечего – не нужон он тебе. Как ни крути – не нужон... Другого выбирай... А потом, хутболист – это же практически как хулиган... Понимаешь? Понимаешь меня... Хутболист...

Она почесала пальцем под платком. Девушка вздохнула и улыбнулась, Анисия взяла в руки эмалированную плошку и из гнутого бидона опрокинула туда густого золотистого меда. Агапия нарезала ломтями хлеб, а Мотя-дурочка посмотрела на всех и громко засмеялась.

Для вечеринки был снят дворец в самом центре Рима.

Огромный, он до сих пор принадлежал аристократическому итальянскому роду, который недавно отметил девятьсот лет своего существования. Говорят, что из того же рода были римский папа Мартин пятый, муза-вдохновительница Микеланджело – Виктория, а также легендарный полководец, победитель в битве при Лепанто, положившей конец господству турецкого флота в Средиземном море и навсегда развеявшей миф о его непобедимости.

Роскошные интерьеры, украшенные сценами этой самой битвы, античными скульптурами, большой коллекцией живописи – Тинторетто, Веронезе, Гвидо Рени и Аннибале Карраччи – давали возможность почувствовать, как глубоко в историю уходят эти стены. Всюду горели свечи, теплым светом освещая мозаичные полы, инкрустированную мебель и огромное количество ваз с цветами и фруктами. Расписные кессонные потолки сходились сложными розетками к тяжелым люстрам и напоминали крышки дорогих сундуков.