Мордехай Рихлер - Версия Барни

Еще через шесть месяцев Мириам переехала к Блэру Хопперу-Гауптману, и я думал, я сойду с ума. Воображал их вместе в постели, как этот гад ласкает ее груди. Однажды, напившись пьяным в нашем пустом вестмаунтском доме, я смел все горшки и кастрюли с кухонных полок, сорвал картины со стен, перевернул столы, бил стульями об пол, пока не отлетели ножки, и вырубил телевизор одним ударом торшера. Я знал, сколько любви и заботы вложила Мириам в приобретение даже самой мельчайшей вещицы в доме, и надеялся, что гром, который я производил, разрушая то, что она собирала, она услышит даже там — в том вертепе разврата, где пребывает с Блэром в Торонто. На следующее утро сердце разрывалось от сожалений. Я собрал по кускам некоторые из ее любимых вещей и, в надежде, что они разломаны не совсем непоправимо, нанял реставратора мебели.

— Ничего, если я спрошу вас, что здесь происходило? — поинтересовался тот.

— Кража со взломом. Вандалы.

Я переехал в квартиру в центре, но продавать дом сразу все же поостерегся — вдруг что-то изменится? Мне нестерпима была мысль о том, что в нашу спальню вторгнутся чужие люди. Или что в кухне, где Мириам пекла свои чудесные круассаны и готовила osso buco, одновременно помогая Савлу делать уроки и приглядывая за тем, как Кейт перебирает в своем манежике погремушки, теперь станет хозяйничать какая-нибудь помешанная на модных наворотах бизнес-сука, установит там микроволновку, да мало ли… Ну как, скажите, как мне было смириться с тем, что какой-нибудь дантист или биржевой брокер будет топтаться по ковру, на котором мы столько раз занимались любовью! Да никому я не дам копаться в наших книжных шкафах с полными собраниями книг Тома Клэнси и Сидни Шелдона! Не хочу, чтобы какой-нибудь олух включал «Нирвану» с громкостью в десять тысяч децибел в комнате, где Мириам в три часа ночи сидела в шезлонге и кормила грудью Кейт, тихо-тихо слушая Глена Гульда — так тихо, чтобы не разбудить меня. Потом: что делать с подвальной кладовкой, битком набитой коньками и клюшками, лыжами и лыжными ботинками? Опять же и с белой плетеной колыбелькой, трижды дожидавшейся, когда Мириам счастливо разрешится от бремени. Или с тем, что получилось у Майка, когда он попытался сам смастерить себе электрогитару.

И вот я один в своей квартире, раннее утро, я уже взялся за выпивку, покуривая неизвестно которую уже сигару, вдруг закрываю глаза и вижу Мириам — какой она предстала передо мной на моей свадьбе со Второй Мадам Панофски. Женщина, обворожительнее которой я не видел в жизни. Длинные, черные как вороново крыло волосы. Пронзительно голубые глаза, за которые и умереть не жалко. В голубом шифоновом коротком платье — а как двигалась! Какое изящество! А эти ямочки на щеках. Эти обнаженные плечи.

— У меня в кармане пиджака два билета на самолет, который завтра летит в Париж. Полетели вместе.

— Не надо так шутить.

— Переезжайте ко мне. Будем жить вместе и любить друг друга. Пожалуйста, а, Мириам?

— Если я не уйду сейчас же, я опоздаю на поезд.

И вот она ушла, промелькнули три года, а я все равно до сих пор сплю на своей стороне кровати и, просыпаясь, тянусь рукой, хватаюсь за пустое место. Ах, Мириам, Мириам, как томится по тебе мое сердце!

Хорошо, не будем отвлекаться. Процесс. Мой и великого Франца К., также облыжно обвиненного.

Будь я настоящим писателем, я бы так перетасовал свои воспоминания, что вы тут у меня извелись бы все. Навел бы тень на плетень, как этот Эрик как-его-там, который написал «Что-то там Димитриоса». Эрик что-то такое электротехническое. Эрик Тумблер? Нет. У него фамилия вроде издания, для которого писал Сэм Джонсон. «Айдлер». Эрик Айдлер? [Эрик Эмблер, автор «Маски Димитриоса» (1939). В США эта его книга вышла под названием «Гроб для Димитриоса». — Прим. Майкла Панофски .] Нет. Ну и наплевать. Черт с ним. Из меня будет примерчик получше. Поновее хотя бы. Сгодился бы и для Джона Ле Карре. Хотя вы уже знаете наперед: присяжные объявили меня невиновным — правда, только потому, что не нашли трупа, зато уж сплетен по городу пошло предостаточно, да и до сих пор чуть не все считают, что я мокрушник, вышедший сухим из воды.

О'Хирн с ухмылкой наблюдал, как Лемье надевает на меня наручники, после чего меня отвезли в Сен-Жером, где в местном отделе полиции сняли отпечатки пальцев и заставили позировать для фотографий анфас и в профиль. Если кончится тем, что меня отправят на виселицу, решил я, прикинусь трусом, как блаженной памяти Джеймс Кэгни, который согласился на это из уважения к своему духовнику Пэту О'Брайену [342] * Джеймс Кэгни (1899–1986) — знаменитый американский киноактер, достоверно изображавший преступников и злодеев. Пэт О'Брайен (1899–1983) — американский киноактер. , чтобы не стать в глазах мальчишек-беспризорников героем (нынче говорят «объектом поведенческого копирования») и те не пошли бы по его стопам, а поступали бы в университеты или хотя бы в клубы по интересам. Камера, куда меня заперли, сравнения с отелем «Ритц», конечно, не выдерживала, но была все же гораздо лучше той, в которой приходилось коротать дни графу Монте-Кристо. Приставленный ко мне вертухай тоже оказался, слава богу, сговорчив — он прямо-таки горел желанием подзаработать хоть какую-то добавку к мизерному жалованью. Впрочем, сегодня легко шутить над этим, а тогда я был в ужасе, меня то бросало в слезы, то я покрывался холодным потом и начинал весь дрожать. Обвиняемых в убийстве под залог не выпускали. «Дальше предварительных слушаний у них не сдвинется, — успокаивал меня Хьюз-Макнафтон. — Я буду напирать на полное отсутствие улик».