Мордехай Рихлер - Версия Барни

— У нас что — опять курица?

— Рыбу ты не любишь, а мясо тебе вредно.

— Так же, как и белое вино. Оно свело в могилу Джеймса Джойса.

— Ну, если хочешь, открой красное.

— И нечего на меня покрикивать.

— Но ты же сам только что…

— Ага, конечно. Всегда я во всем виноват.

В офис позвонил Савл.

— Скажи, пожалуйста, что случилось, почему мама плачет?

— Да ничего, Савл. Честно.

— Похоже, ей так не кажется.

Я все рушил. Терял всех. Жену. Детей.

— Барни, я хочу знать, почему ты каждый вечер являешься пьяный.

— А что, мне за каждую выпитую перед обедом рюмку надо отчитываться?

— И зря ты огрызаешься — я просто боюсь, что в твоем возрасте ты уже не можешь с такими дозами алкоголя справляться как прежде. И домой приходишь в столь кошмарном настроении, что я бы, по правде говоря, предпочла обедать одна.

В постели Мириам отвернулась от меня и тихо заплакала. Мне хотелось умереть. На следующее утро я всерьез раздумывал над тем, не пойти ли через Шербрук-стрит на красный свет. Вот меня сбивает машина, мчит «скорая помощь», увозит в больницу. В реанимации Мириам сидит со мной рядом, держит за руку и все мне прощает. Но мне не хватило духу. Стоял, пока светофор не загорелся зеленым.

Поправочка. Извилистость этих воспоминаний имеет-таки некоторый смысл. Много лет я выкручивался из всевозможных безвыходных положений с помощью такого рычага, как ложь — когда большая, когда малая или средняя. Никогда не говори правду. Поймают — ври, как пленный партизан. Первый же раз, когда я сказал правду, обернулся обвинением в убийстве. Второй раз стоил мне счастья. А получилось это так. Мириам, красивая как никогда — до ослепления, до боли красивая, — зашла субботним вечером в мой кабинет с подносом, на котором несла кофейник и две чашки с блюдцами. Поставила поднос на письменный стол и, сев напротив меня в кожаное кресло, говорит:

— Я хочу знать, что случилось, пока я была в Лондоне.

— Да ничего не случилось.

— Расскажи мне. Может быть, я смогу помочь.

— Честно, Мириам, я…

— Ты так кашляешь ночами, не спишь… Эти сигары. Ты скрываешь от меня и детей то, что сказал тебе Морти Гершкович?

— У меня пока нет рака легких, если ты это имеешь в виду.

И тут я сломался и рассказал ей, что произошло.

— Я так раскаиваюсь. Это ужас какой-то. Я абсолютно ничего к ней не испытывал.

— Понятно.

— Это все, что ты мне скажешь?

— Такого никогда бы не случилось, если бы внутренне ты не был к этому готов, — сказала она и пошла собирать чемодан.

— Ты куда?

— Не знаю.

— Пожалуйста, Мириам! Ты же не хочешь сломать нам жизнь.

— Она уже сломана. Но за прошлое я тебе благодарна. Однако, пока ты не испортил ее еще больше и я не возненавидела тебя, я…

— Мы это обязательно преодолеем. Пожалуйста, дорогая моя…

Все без толку, потому что Мириам снова стало двенадцать лет. Смотрит на меня, а видит своего отца. Который зажимал фабричных девок. И шлялся, клеил их по барам.

«Зачем ты с этим миришься?» — когда-то спросила Мириам свою мать.

«А что поделаешь?» — ответила та, сгорбившись над швейной машинкой.

Мириам не будет такой смиренной, вот еще!

— Мне надо побыть одной, — сказала она.

— Я сделаю все, что ты захочешь. Продам бизнес, и мы уедем жить в Прованс или Тоскану.

— Что ты там будешь делать целыми днями — с твоей энергией? Строить модели самолетов? Играть в бридж?

Это она мне напомнила тот случай, когда я пообещал перестать так уродоваться на работе и завести себе какое-нибудь хобби. Я нанял строителей, которые соорудили мне на даче шикарнейшую мастерскую, снабженную полным набором инструментов фирмы «Блэк энд Декер». Изготовив один кривобокий шкафчик, я так раскурочил руку электропилой, что потребовалось наложить четырнадцать швов. После этого я пользовался мастерской исключительно как кладовкой.

— Мы будем путешествовать. Я буду читать. Мы справимся, Мириам.

— Барни, ты только притворяешься, будто ненавидишь свою продюсерскую фирму. На самом деле ты любишь процесс заключения сделок, любишь деньги и власть над работающими у тебя людьми.

— Я могу пойти в свой банк и договориться о хорошем выходном пособии для всех. Мириам, ты не можешь бросить меня из-за одного моего несчастного проступка.

— Барни, я устала всех ублажать. Тебя. Детей. Твоих друзей. Ты за меня все решаешь с тех самых пор, как мы поженились. А я хочу сама принимать решения, свои собственные, — плохие ли, хорошие, — пока не совсем состарилась.