Мордехай Рихлер - Версия Барни

В тот вечер мы ели магазинную китайскую еду. Чуть теплую и слипшуюся.

— Молодец у нас папочка? — потешалась Мириам.

Дети, чувствуя дурные флюиды, ели не поднимая глаз. Но, когда они ушли спать, мы с Мириам выпили бутылку шампанского и занялись любовью, смеясь над утренней ссорой.

— Я же знаю тебя, — говорила она. — Возвращать тостер ты наверняка и не подумал, просто выкинул его в ближайшую урну, а мне сказал, что деньги за него получил.

— Клянусь на головах детей, что я вернул тостер, как приказала мне моя домоправительница.

Следующим вечером, в четверг, я слег с гриппом, не смог пойти на хоккейный матч и смотрел его по телевизору, закутанный в одеяло на диване. Ги Лафлёр за своей синей линией перехватил неточный пас бостонцев и помчался с развевающимися волосами через центр площадки под рев трибун, от которого сотрясался весь стадион «Форум». «Ги! Ги! Ги!» Лафлёр обошел двух защитников, обманным движением заставил вратаря плюхнуться на лед и вот-вот уже должен был коронным своим бэкхендом… Но тут опять Мириам завела свое:

— Знаешь, а ведь, чтобы работать внештатно, мне вовсе не нужно твоего разрешения.

— Как же он мог так промазать по пустым воротам!

— Мне жизнь дана вовсе не для того, чтобы подбирать за тобой грязные носки и мокрые полотенца, водить детей к зубному и хлопотать по хозяйству, а в промежутках врать по телефону, будто тебя нет дома, если тебе нежелателен этот звонок.

— Три минуты! Всего три минуты до конца периода!

За воротами Милбери налетел на Шатта и повалил его, но тут Мириам заслонила собой экран.

— Я требую внимания, — отчеканила она.

— Ты права. Тебе не нужно моего разрешения.

— Еще я хочу извиниться за то, что я ляпнула насчет норкового манто. Ты этого не заслужил.

Черт! Черт! Черт! А я ведь сходил и купил его как раз в то самое утро. На Сен-Пол-стрит.

— Сколько стоит эта шмата? — спросил я.

— Четыре тысячи пятьсот. Но налог можно сбросить, если будете платить наличными.

Сняв с руки часы, я положил их на прилавок.

— Я готов заплатить три тысячи долларов, — сказал я, — но это предложение действительно в течение трех минут.

Мы стояли, смотрели друг на друга, и, когда три минуты истекли, он сказал:

— Не забудьте часы.

— Да возьму я, возьму его.

К счастью, манто было все еще спрятано в шкафу у меня в офисе. Его можно было вернуть.

— Тебе не надо было так шутить. Фи! Норковое манто! — выговаривал я Мириам. — Как я был оскорблен в тот момент! Никогда бы себе такого не позволил.

— Но я же ведь извинилась.

Так Мириам вернулась к работе на радио Си-би-си — стала изредка брать интервью у писателей, пустившихся в странствия, чтобы сбывать свои книги. Я это никак не поощрял, зато друг лесов и враг не поддающихся гниению полиэтиленовых пакетов Герр Профессор Хоппер-Гауптман всячески приветствовал.

— С кем это ты так долго болтала по телефону? — спросил я ее как-то вечером.

— А, это Блэр услышал мое интервью с Маргарет Лоуренс и позвонил сказать, какое оно интересное. А тебе оно как?

— Я собирался послушать запись вечером.

— Блэр говорит, что, если я сделаю серию из десяти канадских писателей, он обязательно найдет в Торонто, куда ее пристроить.

— Во-первых, в Канаде нет десяти писателей, во-вторых, в Торонто можно пристроить что угодно. Прости. Я этого не говорил. Слушай, а поработай-ка с Макайвером! Напомни ему о временах, когда он читал в магазине Джорджа Уитмена в Париже. Спроси, где он крадет свои идеи. Нет. Наверное, они у него свои. Больно уж скучные. Я что-нибудь не то сказал?

— Да нет, ничего.

— Я послушаю пленку после обеда.

— Знаешь, лучше не надо.

Именно Мириам настояла, чтобы Майкл продолжил образование в «Лондон скул оф экономи».

— Да ведь он из Лондона вернется законченным снобом. А чем тебе нехорош Макгилл?

— Ему надо временно пожить от нас отдельно. Ты деспот, а я извожу его своей заботой. Еврейская мамаша, и хоть ты тресни.

— Это Майк так сказал? Как он посмел?

— Это я так говорю. У тебя слишком длинная тень. И ты слишком большое удовольствие получаешь, когда удается забить его аргументацией.

— Значит, в ЛСЭ?

— Да.

Честно говоря, сам-то я еле среднюю школу закончил, аттестат получил сплошь троечный и жутко завидовал одноклассникам, которые с легкостью поступили в университет. В те добрые старые времена прием евреев в Макгилл был ограничен. Чтобы нашего брата приняли, надо было иметь сумму баллов на уровне семидесяти пяти процентов, тогда как гойским бойчикам хватало шестидесяти пяти, так что мне нечего было и соваться. Я так стыдился этой своей неудачи, что избегал тех мест, где собираются студенты (например, «Кафе Андре»), и тут же переходил на другую сторону улицы, едва завижу идущего в мою сторону бывшего одноклассника в белом свитере с большой вышитой на нем буквой «М». Все, чего я к тому времени добился, — это повышения от уборщика посуды до официанта в «Норманди руф». Поэтому я несказанно гордился успехами наших детей в науках, тем, что они становились победителями олимпиад и запросто поступали в университеты. С другой стороны, я сомневаюсь, чтобы кардинал Ньюмен, не говоря уже о докторе Арнольде [334] * Томас Арнольд (1795–1842) — основатель знаменитой частной школы в Регби (Великобритания). , пришел в восторг от дуновений, что веют нынче в современных Академах [335] * Академы — сады близ Афин, где учил Платон. . Глянув в программу, по которой училась в Веллингтоновском колледже Кейт, я обнаружил в разделе наук курс домоводства — то есть там преподают науку о том, как сварить яйцо. Или как пылесосить. Савл, силясь пристроить куда-нибудь знание мультиков про Микки-Мауса, записался в Макгиллском университете на курс писательского мастерства, который вел — вы правильно догадались — Терри Макайвер. А журналистике в Веллингтоновском обучали выгнанные на пенсию репортеры из газеты «Газетт», подгоняя свои лекционные часы к терапевтическим собраниям Анонимных Алкоголиков.