Жорж Сименон - Правда о Бэби Донж

— Смутно.

Донж знал весь город, но некоторые его обитатели возникали в памяти Франсуа лишь как бесцветные силуэты. Г-жа Лурти? Толстуха со скошенным подбородком…

— Мы встречались в «Капле молока». Вот она якобы и захотела посоветоваться со мной по поводу благотворительных дел. Словно ненароком, привезла с собой в машине молоденькую Виллар, племянницу мэтра Бонифаса… Я приняла их здесь, в саду, пришлось подать чай, а у меня как назло кончилось печенье.

— Кстати, о бедняжке Беби…

Вздохи, намеки… По-моему, мэтр Бонифас нарочно подослал племянницу выведать, что мы думаем. Словом, нечто вроде маленького заговора.

— Кое-кто — вы же знаете, как распространяются сплетни! — утверждает, что она приобрела в Турции привычку употреблять наркотики, и с одной из приятельниц…

Она имела в виду Мими Ламбер. Нет, ты подумай! Беби в шестнадцать лет — ей ведь было шестнадцать, когда мы вернулись во Францию, — уже пристрастилась к наркотикам! А ты, как утверждает молва, это однажды заметил и прекратил их оргии. Что она еще несла? Ах да! Аптекарь Доминик, тот, что издает еженедельную газетку… Так вот, он повсюду заявляет, что готовит статью и вся буржуазия города получит по заслугам. Ты меня слушаешь?

Франсуа больше не слушал. Ему взгрустнулось. Он словно опять дохнул спокойным мягким воздухом больницы, увидел свою белоснежную кровать, сестру Адонию, сложившую руки на животе и перебиравшую четки, затененный двор и синеватые фигуры медленно прогуливающихся стариков. Он едва вышел из больницы и уже тосковал по ней!

— Детей все нет, — заметил он машинально, повернувшись к ограде.

— Еще рано.

Полдень. Будь здесь Беби, дети уже сидели бы за столом. Но при Жанне в доме вечно беспорядок.

— Куда ты, Франсуа?

— Поднимусь на минутку наверх.

Он чуть не сказал: «Пойду к Беби».

И это была бы правда. Франсуа вновь захотел ощутить ее присутствие, а эти сплетни только мешали ему. Начиная с погруженной, как всегда, в полумрак столовой, где стоял аромат воска и поспевающих фруктов, он всюду чувствовал Беби с ее спокойствием и любовью к порядку.

Она — и никто другой — благоустроила, создала этот дом. Эти светлые комнаты в пастельных тонах, эти шелковые занавеси, пропускающие самые тонкие, самые пьянящие лучи солнца, эта хрупкая, невесомая на вид обстановка — все до последней мелочи было делом ее рук и как бы ее отражением.

Между их жизнью на набережной Кожевников, когда она обновляла отцовский дом, и периодом, который можно было бы назвать эпохой Мими Ламбер, протекло не менее трех лет. Именно эти годы оставили у Франсуа меньше всего воспоминаний. Сам он в ту пору был в полном расцвете сил и возможностей. Подъем созданного им дела тоже совпал с этим временем. Он много разъезжал, один или вместе с Феликсом. Улаживал щекотливые финансовые вопросы, без колебаний шел вперед, чувствуя, что все ему удается. И все в самом деле удавалось.

Разве Беби не должна быть довольна? Возвращаясь, он находил жену в обществе матери или сестры. Обнимал ее. Все было хорошо. Разве она не сказала, что хочет быть мужу товарищем? У него не было времени уделять ей много внимания, и, заставая ее в грустном настроении, он объяснял его слабостью здоровья.

— Я хотела бы кое о чем попросить тебя, Франсуа.

Донжи недавно приобрели Каштановую рощу, и там началось строительство.

— Ты не возражал бы завести ребенка уже сейчас?

Верно, тогда он слегка нахмурился. Он не ожидал этой просьбы, тем более высказанной с таким хладнокровием, почти как деловое предложение.

— Ты хочешь ребенка?

— Это доставило бы мне радость.

— В таком случае…

Поразмыслив, он даже немного обрадовался. У Беби будет занятие. Она не будет такой одинокой в дни частых его отлучек.

Франсуа вспомнил ее в дни беременности. Она была бледней, чем обычно, но с утра до вечера руководила работами. Он считал своим долгом привозить ей конфеты и фрукты. К осени три комнаты в доме были закончены, и она настояла на том, чтобы провести зиму в Каштановой роще.

— Завтрак подан, месье.

Франсуа вздрогнул. Марта, открыв дверь, застала его сидящим на кровати жены.

— Жак вернулся?

— Все уже за столом.

Он спустился в столовую. Сын не поднялся с места, но с любопытством посмотрел на отца, подставил щеку и сам поцеловал его, слегка коснувшись губами уха. Дети Жанны тоже сидели с повязанными вокруг шеи салфетками.

— Поздоровайтесь с дядей!

— Здравствуй, дядя Франсуа.