Маттиас Наврат - Предприниматели

Липа, мы очень рады, что ты теперь с нами, говорит господин Гомбровиц.

Интересно, откуда они все меня знают, стесняюсь спросить? Известно ли им, что я шесть раз подряд была сотрудником месяца? Ладно, не стану спрашивать. А я-то как рада, отвечаю.

Поскольку ты новенькая, говорит господин Гомбровиц, мне разрешается сесть в первый ряд за одну парту с Сабриной.

С этой бледной, как моль, что ли? Как она ловко убирает свои карандаши с моей половины парты к себе в пенал!

Тебе понравится у нас, Липа, обещает господин Гомбровиц. Сабрина, представляется Сабрина. А я Липа, Ассистентка. Тут, надо думать, у всех есть свои имена и всех придется запоминать, хотя все они безработные, но ведь и безработные должны же как-то зваться, даже если не числятся на рынке труда.

А я ученица, отвечает Сабрина. И кашляет.

Итак, продолжим, обращается господин Гомбровиц к нашему сообществу, и с первого ряда его лоб не кажется таким голодным и выпирающим, скорее, плоским и широким, как и все лицо.

Кто-нибудь, покажите Липе, на чем мы остановились, велит господин Гомбровиц, обращаясь к аудитории у меня за спиной.

Мы разбирали простые числа, отвечает из класса голос, как будто из ящика стола. На что господин Гомбровиц объясняет, что у простых чисел удивительная двойственная природа. С одной стороны, они существуют сами по себе. С другой, они — члены семьи и выстраиваются в ряд. И поскольку безработные записывают все это к себе в свои инвентарные тетрадки, записываю и я. Должна признаться, что так называемый урок тоже имеет удивительную двойственную природу. С одной стороны, здесь происходит подготовка к будущему трудоустройству, с другой, это уже и есть сама работа, только без видимой предпринимательской прибыли. Записываю объяснения господина Гомбровица и думаю: вот ведь артист, ей-богу! И еще какой артист! Лицедей! И эти тоже, безработные, артисты: делают вид, что работают, пишут, стараются, как будто правда трудятся, напрягаются!

Звонок. И так называемая перемена. На переменах вся орава вываливает во двор с топотом и воплями, торчит под деревом и смолит отравленные, которые раздают некоторые из учеников. Я отказываюсь, здоровье берегу.

Меня зовут Роберт, я Илька, мое имя Мартин — со всех сторон. Мне доверяют раздать карты с желтыми и красными числами и картинками. Сабрина протягивает мне хлеб с оранжевой пастой, завернутый в фольгу. Это я специально для тебя принесла, говорит она. А ты, спрашивает она, в какую школу раньше ходила? Ты жила в Большом городе? Да нет, я только что стала безработной, объясняю я, и все кивают.

В школьном дворе стоят еще два здания, но они пусты и с выбитыми стеклами. Прямо оздоровительный лагерь какой-то, курорт да и только. И Сабрина, Илька и Мартин снова кивают.

Ищу длинноносого Тимо, но рыжий Циглер, подпирающий вместе со своей компанией забор школьного садоубежища, утверждает, что Тимо болен, сидит дома и к нему нельзя.

После звонка толпа снова тащится в здание, наверх, не так шумно и резво, как на перемену, но все равно устремленно, на второй этаж, в кабинет. Основополагающие правила, по которым строятся отношения в трудовом мире, здесь, кажется, усвоены. Садимся. Господин Гомбровиц объявляет, что нам остались последние два урока на сегодня, а именно — уроки искусства. Объявляет таким тоном, как будто уже наступил выходной. И вот все устремляются к шкафам, достают оттуда необходимые принадлежности и инструменты. Берти, когда был маленьким, собирал для своих, как он их называл, живописных полотен, такие же штуки, пока отец не разъяснил ему бессмысленность и нецелесообразность этого вида деятельности. На мой выкрикнутый с места вопрос господин Гомбровиц объясняет, что я должна поднять руку и попросить слова, я поднимаю руку и прошу слова и спрашиваю: — Когда можно будет пойти домой?

В кабинете повисает тишина, возня стихает, все глаза устремляются на меня и на господина Гомбровица.

Сначала мы еще кое-чему поучимся, Липа, отвечает учитель.

Разве можно научиться чему-то, пока торчишь здесь, спрашиваю я.

И поскольку он мне не отвечает, а только глядит на меня и улыбается, как продавщицы в Шёнау, я поднимаю руку. Прошу слова и снова задаю вопрос.

Как раз пока сидишь здесь, чему-нибудь и учишься, Липа, отвечает господин Гомбровиц.

Работа, говорю я, обычно означает движение, действие. Работа — это когда ты находишь машину и вырываешь у нее ее сердце. При случае могу подробно рассказать.

Липа, отвечает господин Гомбровиц, сейчас наш предмет называется «изобразительное искусство». Может ли кто-нибудь объяснить Липе, что это означает?