Руслан Белов - Встретимся через 500 лет!

– Причем тут дожди? – машинально спросил Мегре, думая о своем.

– А притом, что, когда дождей нет, червяки дома сидят.

– И что вам дались эти червяки? – неприязненно посмотрел Мегре.

– Не стоит сейчас об этом, – поморщился профессор Перен, знавший причину мании Бертрана из сеансов психотерапии. – Знаете, у каждого человека под шляпой – свой театр [18]…

– А почему вы его не закопали? – продолжал допрос следователь Лурье.

– Темно совсем стало. А у меня куриная слепота, хозяин знает. Вот хворостом только и прикрыл, благо там его достаточно.

– Понятно, – сказал Данцигер, посмотрев на часы.

– Я думаю, сейчас самое время пригласить второго свидетеля, – сказал профессор, емко посмотрев на Мегре, так емко, что тот ничуть не удивился, когда следователь Лурье ввел в кабинет мадмуазель Генриетту Жалле-Беллем.

Мегре, как не старался, не мог оторвать от женщины глаз. Она, немного подкрашенная, в длинном белом платье и серебряных с бирюзой украшениях, смотрела виновато, как школьница, пересолившая экзамен по домоводству. Мегре не мог оторвать глаз от детски расстроенного ее лица – он прощался с образом, самовольно поселившимся в его сердце. Прощался, потому что знал, что всего лишь через минуту услышит нечто такое, что смотреть приязненно на эту женщину никогда уже не сможет.

– Итак, мадмуазель Жалле-Беллем, перескажите, пожалуйста, господину Мегре, то, что рассказали нам час назад, – посмотрел судья Данцигер на часы.

– А можно я снова вам расскажу?.. – боясь встретиться с глазами комиссара, спросила судью.

Судья то там, то здесь с аппетитом поел женщину глазами и позволил.

– Мартен Делу… Мартен Делу был моим… другом… – сказала голосом, молившим о снисхождении.

– Любовником, – Перену не нравилось, что все присутствующие завтракают его пациенткой, и он добавил дегтя.

– Да… Был любовником…

Глаза Генриетты наполнились влагой. Мегре, не выносивший женских слабостей, потупился. Женщина принялась вытирать слезы, следователь Лурье, задетый за живое красотой ответчицы (супруга его могла привлечь мужские взгляды разве что истошным криком), мстительно спросил:

– Расскажите, как вы познакомились с так называемым Мартеном Делу.

– Как-то пасмурным вечером я шла вдоль ограды в дурном настроении и у дальних воротец увидела букет красных маков. Он, вне всякого сомнения, только что собранный, лежал на брусчатке волшебным подарком. Очарованная совершенно, уверенная, что цветы предназначены мне, именно мне, я унесла их домой, поставила в вазу, и весь вечер глаза мои вновь и вновь устремлялись к ним. На другой день, на том же самом месте снова был букет, уже не маков, но луговых цветов, очаровательно подобранных. На третий был третий букет, еще милее. А на четвертый пришла – ничего! Ни цветка, ни листика. От огорчения я чуть было не заплакала, тут сильные мужские руки обняли меня сзади, шею ожег страстный поцелуй. С трудом вырвавшись, я обернулась, увидела его. Красивого, сильного, с пронзительными черными глазами… Он… он взял меня там же. На поляне, поросшей ландышами…

– Это называется enfermer le loup dans la bergerie [19]et avoir vu le loup [20], – сказал Данцигер, похотливо глядя.

– Не смотрите на меня так! – выкрикнула ему Генриетта. – Я ни о чем не жалею!

Слезы вновь брызнули из ее глаз. Смотря, как душевная влага струится по щекам женщины, Мегре подумал:

– А я бы так не смог… Букеты годами инкогнито преподносить, как преподносил Рейчел, – пожалуйста, а наброситься и взять – нет. Прав профессор Перен – слишком строго меня воспитывали, слишком многое загнали в подсознание, все от этого.

Подумав это, комиссар обнаружил, что может смотреть на мадемуазель Генриетту, не испытывая неприязни. Радуясь открытию, спросил:

– А где жил ваш… – запнулся, – где жил этот человек?

– В лесу, в заброшенном охотничьем домике, – ответила, осушив лицо вторым по счету платочком. – Он называл ее своим логовом.

– А кто он, откуда, вы знаете?

– Я спрашивала, Мартен молчал, – сказала, огорченно посмотрев в зеркало на покрасневший носик. – Потом, из разговоров, поняла, что в Эльсиноре он от кого-то там скрывался. От полиции или преступников – не знаю.

– И это все, что вам о нем известно?

– Думаю, он был сыном или внуком русских эмигрантов…

– Господи, кругом одни русские! – воскликнул Данцигер, потомок гданьского менялы.

– А почему вы подумали, что он русский? – спросил профессор, недолюбливавший русских. Отсутствие в их глазах определенности, то насмешливость, то безумная решительность и, наконец, непонятное выражение превосходства [21]– крайне болезненно на него действовали.