Игорь Губерман - Седьмой дневник

Забавно, что мальчишеский задор —
суждения решительны и быстры —
выносит вперемежку пёстрый вздор
и будущего пламенные искры.

Везде сперва – смятение умов
и чувство неминуемого лиха,
а после – сотрясение основ
и сеющая смерть неразбериха.

Сомнение, раздумье, колебание,
в советах и примерах копошение —
глубокое копают основание,
чтоб выбрать наихудшее решение.

Живя с оглядкой бесконечной,
уже совсем забыли мы,
что пользу глупости беспечной
воспели лучшие умы.

Я раньше это чувствовал всегда,
а ныне – безусловно убеждён,
что вовсе человек не для труда,
а вовсе он для отдыха рождён.

Меньше для общения гожусь,
в гости шляюсь реже с каждым годом;
я ведь ещё вдоволь належусь
рядом со своим родным народом.

Стишками был я с молодости мучим
и с лермонтовской ручкой в рюкзаке
томился на великом и могучем,
правдивом и свободном языке.

После смерти любого мужчину,
если был он, конечно, заметен,
причисляют к уместному чину
для посмертной гармонии сплетен.

Вчера ещё обласкан был судьбой,
а нынче всё плетётся вкривь и вкось;
поскольку жребий катит вразнобой,
надёжней полагаться на авось.

Блаженны духом лоботрясы,
и олухи царя небесного,
и те, кто, выпив, точит лясы,
не дожидаясь дня воскресного.

Характер наш изношенный таков,
что прячутся эмоции живые,
а добрая улыбка стариков —
ослабнувшие мышцы лицевые.

Моё суждение хмельное
у многих будет под вопросом,
но блядство есть не что иное,
как радость пользоваться спросом.

Следит заворожённая толпа
за тем, как на алтарь её вчерашний
ступает победителя стопа…
И искренен восторг её всегдашний.

С женою пьём под вечер мы вдвоём,
для выпивки мы смолоду годились,
на старости мы сызнова живём,
чтоб нами внуки с ужасом гордились.

С деньгами тесное соседство
рождает в людях тяжкий свих,
и у науки нету средства,
чтоб охранить рассудок их.

Много лет мы вместе: двое
как единый организм.
За окошком ветер воет,
навевая оптимизм.

Память наша с возрастом острее,
нам виднее канувшие дали.
Ясно помнят ветхие евреи,
как они Египет покидали.

Мне случилось родиться в России,
даже был пионер я когда-то,
и поэтому, как ни просили,
не могу изъясняться без мата.

Когда меня тоска одолевает
и чахнет, закисая, дух мой резвый,
рука моя мне рюмку наливает,
а разум не глядит, мудила трезвый.

Нельзя чрезмерно длительно страдать,
нет пользы в бесконечном сокрушении.
Совсем не в лёгкой жизни благодать,
а в лёгком к этой жизни отношении.

Теченье мыслей безотчётно,
в игру их каждый вовлечён.
Блаженно думанье о чём-то,
ещё блаженней – ни о чём.

Весьма причудливое свойство,
души особенная стать —
полив росток самодовольства,
незримым салом обрастать.

Теперь я в лиге стариков,
а старость хоть и бородата —
меж нас не меньше дураков,
чем было в юности когда-то.

Увы, но дряхлой жизни антураж —
печальная в судьбе моей страница:
едва лишь пошевелится кураж —
сей миг заболевает поясница.

Легки слова, наивна гамма —
доступен каждому стишок,
и сложных мыслей нет ни грамма,
и сам я прост, как пастушок.

Дано колеблемой струне
будить во мне такое эхо,
как будто снова я в стране,
откуда с горечью уехал.

Господь, создатель мироздания,
всё знал и делал навсегда,
не знал Он только сострадания,
и в этом – главная беда.

Хотя благополучны мы и счастливы,
хотя царит покой в надёжных стенах,
евреи несгибаемо опасливы —
история не дремлет в наших генах.