Сергей Самсонов - Аномалия Камлаева

Стянув «Блю белл», в одних трусах Матвей отправился на кухню, где мать производила последние приготовления к позднему обеду (или раннему ужину). Скоро должен был вернуться отец и, шмякнув о массивную тумбу толстокожим портфелем (с гравированным медным ромбиком «от друзей и сослуживцев»), снять пиджак, закатать рукава и долго, по-собачьи фыркать над раковиной, хлеща себе в лицо черпаками воды, а потом утереться мохнатым полотенцем и явиться на кухню со словами «ну, и козлы!».

Об отцовой работе он имел представление приблизительное; известно было, что отец каждый день битый час стучит на приеме у замминистра по столу кулаком, багровея лицом и выбивая из «козлов» разрешение на покупку необходимого американского оборудования. Отец ворочал тоннами железа и стали, километрами резины и вагонами стекла — всем тем, что в итоге должно было превратиться в сверкающие свежим лаком автомобили, ни в чем не уступающие западным аналогам. К своим пятидесяти годам отец карьеру сделал фантастическую: родившись в 18-м году богатого на революции века в деревне Милославка Рязанской губернии в крестьянской семье, он учился в церковно-приходской школе и в пятнадцать лет отправился на заработки в город, поступил в городское политехническое училище и работал помощником машиниста, перебрался в Москву, стал рабочим мотоциклетного завода, поступил на заочный мехмата и, обладая незаурядными математическими способностями, окончил с отличием, дослужился до мастера цеха и был отправлен на стажировку на французские заводы «Рено». Из Европы он вернулся неисправимым вольнодумцем, неоднократно обвиняемым в раболепии перед Западом, но вольнодумство его неожиданно понравилось кому-то из начальственных чинов, ибо Камлаев приперчил свои новационные идеи трескучей демагогией в известном всем духе «догнать и перегнать Америку» и предложил обворовать заокеанские автомобильные концерны, чтобы затем на «примитивной» базе «Форда» воздвигнуть «великое рукотворное здание» советского автомобилестроения. Он был назначен директором автомобильного завода, носившего имя Сталина, а впоследствии освященного именем какого-то старого большевика.

На заводе работало что-то около ста тысяч человек, и завод был как «город в городе», а отец — чем-то вроде полновластного барона, номинально подчиненного условному королю.

Матвей вытащил табурет на середину кухни и уселся на него с поджатыми ногами.

— Мам, — сказал он, отхлебывая кефир из граненого стакана и стирая тыльной стороной ладони белые кефирные усы, — я сегодня вечером на день рождения пойду? К Генке Кошевому? Только это… у него сегодня занятия поздно кончаются… и все это действо праздничное, оно тоже поздно начнется…

— Поздно — это во сколько? — спросила мать, продолжая орудовать ножом и сдувая со лба упавшую прядь.

— Поздно — это в семь часов.

— В семь часов дни рождения обычно заканчиваются, но никак не начинаются. Почему бы вам это самое действо на завтра не перенести?

— Ну, так все условлено уже. Народ уже, мам, собирается.

— А когда ты собираешься вернуться?

— Часов в двенадцать, я думаю. Ну, или в половине первого.

— Ты с ума сошел?

— Ну почему «с ума»? Почему так сразу и «с ума»?

— А ты не подумал о том, что я места себе не находить буду, думая о том, где ты находишься и что с тобой происходит в два часа ночи? Тебе завтра к девяти — в училище, ты об этом, я надеюсь, еще помнишь? Что вы там собираетесь делать в половине первого ночи?

— В половине первого ночи, мам, я собираюсь вернуться домой.

— Не цепляйся к словам, не фиглярствуй! Что вы будете делать? Пить вино? А потом в половине первого ночи ты поплетешься через весь город домой — навеселе?

— Мам, я когда-нибудь приплетался домой пьяным?

— Нет. Но это потому, что мы тебя контролировали.

— Да когда вы меня контролировали?

— Ты что, издеваешься?

— Я сам себя контролировал. Мам, ну какое вино? Ты Генку Кошевого не знаешь?

— Значит так, сейчас придет отец, вот у него и спрашивай разрешения. А с Геной Кошевым я обязательно поговорю.

— Поговори, — согласился Матвей ничтоже сумняшеся. «Ишь ты, как все рассчитала, — подумал он. — Знает, что отец наверняка упрется, вот и вешает на него».

Бесцельного прожигания времени отец не одобрял. Всем, что относилось к «разгульному образу жизни», брезговал. Не принимал до желчного шипения — ресторанов, баров, стиляжек, калдырей и подвыпивших молодых людей… А сам, что называется, работал по 25 часов в сутки. Вот уже пятнадцать лет как под отцом были сотни тысяч, миллионы рублей, за которые он отвечал и чья бесплотная денежная масса должна была превращаться в нескончаемый поток автомобилей, сходящих с конвейера. Астрономические цифры бюджетов и подсчетов, неукоснительные требования министерских планов, усилия сотен реальных людей — все эти бесплотные, призрачные величины он должен был в своем кабинете привести к единственно возможному равновесию, к идеальной гармонии. К несомненной вещественности советских «Фордов» и «Фиатов» — вопреки непроходимой тупости министерских «козлов», нерадивости своих рабочих и главным требованиям марксистско-ленинской экономики.