Сергей Самсонов - Аномалия Камлаева

— Полагаю, что «не сильно продвинулся» — это мягко сказано, — сказала Нина зло.

— Почему ты такая злая?

— А с чего мне быть доброй? Ты оставляешь меня одну и едешь в этот рай на земле. Перед отъездом бросаешь — если хочешь, приезжай. После этого не звонишь, не зовешь, и я считаю те твои слова походя брошенным мне одолжением и не приезжаю. А потом наконец не выдерживаю и приезжаю сама — посмотреть, как ты здесь. Слушай, а здесь много красивых женщин, — сказала она, кивая на соседние столики и обводя глазами зал, который понемногу начал заполняться.

— Красивые? Где? Аршинные вяленые воблы с протяжными ногами, которых почему-то с недавних времен считают эталоном женской привлекательности?

— А ты что-то имеешь против? По-моему, в аршинных воблах что-то есть. Это я к тому, что стройность всегда была идеалом, с незапамятных времен. Было только одно уродливое отклонение — на каких-то жалких полтора столетия — то самое, запечатленное Рубенсом и ставшее притчей во языцех. А так всегда — во всех литературных памятниках: «стройный стан», «лебединая шея». Венера Милосская к Средним векам истончилась и попрозрачнела, а затем разжирела до невозможности, уступая купеческим вкусам Нового времени. А затем она опять начала худеть и стремительно удлиняться. Таким образом, несмотря на некоторую современную гипертрофию, во все времена неизменным остается одно — очевидная и даже акцентированная разница между широкими бедрами и тонкой талией. Чем шире у женщины бедра, тем более она сильная самка и тем больше шансов у нее оставить здоровое и сильное потомство — у мужчины все это срабатывает на подсознательном уровне. Широкобедрая и стройная — вот идеал.

— Спасибо за лекцию.

— Не прикидывайся. Тебе, по-моему, не за что меня благодарить. Неужели ты ничего об этом не знал?

— Представь себе, что-то не приходило в голову. Разве только на подсознательном уровне.

— Вот именно. Голова тут далеко не самое главное.

— Ты знаешь, а я действительно порой замечаю всех этих красавиц. Ты знаешь, я, пожалуй, действительно ими заворожен, их грацией крупных породистых кобылиц, их ленивым вихлянием, их длинными ногами, чья протяженность немногим уступает протяженности границ Российской Федерации… Так можно быть завороженным инопланетной формой жизни, изысканностью жирафа, проворством крокодила… От здешних красоток я слышал потрясающий рецепт похудения — не есть ничего, кроме шоколада и сладостей, а шоколад и разные там пирожные разрешено лопать в любых количествах, какая-то их знаменитость, она так делает и остается худой, как щепка… Так вот как-то раз одна из здешних кобылиц подходит ко мне и спрашивает, не считаю ли я, что четвертая плитка — это перебор. Ах ты, господи, вот идиот! — воскликнул он, хлопнув себя ладонью по лбу. — Проговорился! Взял и выложил все. Когда та аршинная богиня, покинув своего лысого бойфренда, с какой-то детской наивностью притянула меня за пуговицу и обратилась ко мне со своим шоколадным вопросом, на секунду я испытал…

— Прекрати! — прошипела Нина. — Мне противно. Меня просто мутит от той непринужденности, с какой ты все забалтываешь. Ты настолько меня не уважаешь, да? Ты считаешь, что вся эта гнусность может продолжаться бесконечно? Что я настолько покорная и доверчивая дура, что ты можешь держать меня в бесконечном неведении?

— О чем ты говоришь?

— Да ровным счетом ни о чем. Так, просто к слову пришлось. — И Нина через силу, через отвращение, с заблестевшими глазами улыбнулась обычной своей, мягко-беззащитной улыбкой. Так она улыбалась всегда — для Камлаева, — будто не узнавала его, не могла понять, по какому праву этот неизвестный человек оказался рядом с ней, и в ту же самую секунду узнавала его настолько полно, с такой восхищенной и глубокой признательностью, что Камлаеву хотелось целовать ее.

Нинино лицо сейчас дрожало от почти нестерпимых усилий сдерживания, от какого-то мстительного старания уязвить Камлаева во что бы то ни стало — уколоть его столь явным и убийственным несходством той, настоящей ее улыбки и этой садняще-оскорбительной подделки.

И вот она уже устала, не вынесла, не смогла удержать на лице гримасу, и губы ее сжались, а в глазах застыло не осуждение, нет — ожесточенное, глухое неприятие всего того, что исходило от Камлаева сейчас. И Камлаев со страхом увидел, что ему уже не осталось места в Нининых глазах, и что она его не впускает, и что ничего уже исправить нельзя.