Питер Хёг - Ночные рассказы

Против провидческих открытий всегда будет работать инертность истории. Но на их стороне время. За день до смерти Бор, в кабинете своего дома в Вальбю, предоставленного ему городом в знак признания заслуг, сделал на доске рисунок, и некоторое время считалось, что он изобразил фотонный ящик Эйнштейна, что последними мыслями великого физика было продолжение дискуссии со знаменитым коллегой. Оказалось, что это не так. Теперь мы знаем, что нарисованный Бором ящик изображал то замкнутое прямоугольное пространство, в котором Шарлотта Гэбель вызывала воспоминание элементарных частиц о прошлом.

Этот рассказ — об эксперименте Шарлотты Гэбель.

Вслед за Бором и Эйнштейном всем нам пришлось признать, что любое описание всегда включает того, кто описывает. Поэтому я бы хотел обратить ваше внимание на то, что сначала расскажу историю жизни сестёр Гэбель, такой, как она представлялась влюблённым в них мужчинам. То есть историю, увиденную глазами стоящих под уличными фонарями одиноких ночных дозорных, через замочные скважины массивных дверей и театральные бинокли, и затуманена она безнадёжной субъективностью, всегда поражающей тех из нас, кто любит самым нелепым из всех возможных образом — на расстоянии.

Шарлотта и её сёстры выросли в социальном силовом поле достатка, счастья, науки и культуры, которое было ориентировано в противоположную от силы тяжести сторону, а значит, уносили к звёздам, вместо того чтобы притягивать к земле.

Каникулы свои они проводили в гостях у датских дядюшек и тётушек и светлыми вечерами взлетали на качелях, подвешенных на верёвках из манильской пеньки под тёмно-зелёными кронами буков, над клумбами с розами и зелёными лужайками, плавно спускавшимися к голубой чистой воде. Внизу на земле их ожидали терпеливые руки, готовые поднять, утешить и надеть на них чистенькие свежевыглаженные платья из белого швейцарского батиста, так что мальчикам, которые с тоской подсматривали за ними из-за высоких заборов, они всегда казались далёкими ослепительно белыми бабочками на фоне зелёного датского лета.

В другое время года они украшали Париж. Вместе со своими родителями они несчётное число раз появились в залах, полных празднично одетых гостей, и все присутствующие мужчины, даже если они были на двадцать лет старше девочек, зачарованно смотрели на них, словно не веря своим глазам, а потом вынуждены были прислоняться горячими лбами к прохладным дверным косякам, напоминая себе об уголовном кодексе и о том, что они — отцы семейств, и о том, что ничего тут не поделаешь, ведь перед женщинами — даже когда они ещё такие вот маленькие девочки — которые ведут себя так, словно жизнь есть не что иное, как одна огромная, несущая их волна creme Chantilly, [26] взбитых сливок (фр). мужчин испокон веку охватывало бессильное, беззащитное, беспомощное осознание самих себя болотными лягушками.

Впервые встречавший сестёр мужчина мгновенно и с полной уверенностью осознавал два факта: что вместе с одной из них был бы абсолютно счастлив и что ни для одной из них он не представляет никакого интереса.

Чувства, которые вызывали девушки, были такого свойства, что мужчины избегали их обсуждать, но если бы им случилось поговорить друг с другом, обнаружилось бы, что чувствовали все одно и то же: им казалось, что любая из этих сестёр поняла бы их так, как никто никогда раньше не понимал.

Помимо того, девушки с самого детства обладали обширными познаниями и особенной, насмешливой манерой разговора, от которой язвительные дипломаты и рассеянные учёные, оказавшись с ними за столом, через какие-нибудь пять минут начинали вдруг заикаться. И танцевали сёстры Гэбель так легко и непринуждённо, что даже музыкальные хищники балов, к своему великому удивлению, неожиданно обнаруживали у себя нарушение моторики.

Когда Альберт Эйнштейн как-то на обеде в Академии наук во дворце Кольбера впервые увидел сестёр, то великий мыслитель — как и всегда, когда действительность казалась ему особенно непонятной, — прибег к помощи религии. Он покачал головой, улыбнувшись их матери своей сияющей детской улыбкой:

— Лене, — сказал он, — Господь Бог — мужчина, и поэтому он тоже не может быть беспристрастным. Он сделал совершенно непостижимое исключение, освободив твоих дочерей от силы тяжести.

Это объяснение было всеми принято. Как ещё можно было объяснить, что ни один мужчина, и ни одно место, и ни один разговор не в состоянии были увлечь девушек, что, появляясь в обществе, они плавно вступали в беседу, а в следующее мгновение уже оказывались в прихожей, где слуга помогал им надеть шубки и откуда они в последний раз улыбались гостям ослепительной улыбкой, на мгновение открывавшей, как прекрасно могло бы быть осуществление надежд. Потом они поворачивались к залу спиной, и присутствующие успевали заметить лишь, как мелькнули в прихожей их волнистые волосы, летом — цвета верескового мёда, а зимой — тёмного шерри, и безвозвратно исчезали.