Зульфю Ливанели - История моего брата

Я подумал, что если не дам никакого объяснения, это будет странно. Поэтому я указал на шею Арзу и сказал:

– Вся причина в этом украшении! Как видишь, на протяжении всего вечера золотая цепочка с подвеской в виде птицы на замочке была у Арзу на шее, однако на фотографиях, сделанных полицейскими, которые я сегодня утром просматривал в прокуратуре, цепочки нет.

– Значит, убийца, расправившись с Арзу, забрал цепочку! – воскликнула журналистка.

– Да, – согласился я. – Кажется, так и есть.

Я не сказал ей, что нашел украшение и что оно у меня в кармане. Не знаю, почему я ей этого не сказал. Я не боялся, что этот факт поставит меня в положение обвиняемого или, по меньшей мере, подозреваемого, но почему-то говорить мне об этом не захотелось.

– Можно, я напишу об этом в газету? – спросила девушка. – Фотографии тоже опубликую. Это отличная новость.

Я подумал, что господин прокурор непременно прочитает заметку и очень на меня разозлится за то, что я скрыл от него эту деталь, но мне было совершенно все равно. Даже если он еще раз решит меня арестовать – пусть арестовывает. Настоящее или будущее меня совершенно не беспокоило. Я вообще не умел никогда беспокоиться. Я всегда был совершенно равнодушен ко всему и ко всем, ко всему миру, ко всем людям, ко всем событиям.

– Пиши в свою газету, что хочешь, – сказал я.

Девчонка рассказала, что утром приходила Хатидже-ханым, они вместе убирали дом и болтали, Хатидже-ханым сварила две чашки чудесного кофе с пенкой, угостила журналистку ореховым печеньем собственного приготовления, которое захватила из дома, так что они очень мило пообщались. Хатидже-ханым рассказала немало интересного об Арзу. Единственной печалью этой дамы был ее несчастный сыночек Мухаррем. Очень уж он ее огорчал. В Подиме ему нечего было делать, Хатидже-ханым спросила, не найдется ли ему в газете, где работает гостья, какой-нибудь совсем простой работы, типа «принеси-подай». У нее сердце разрывается глядеть на мальчика. Ох, не дай Аллах никому испытать таких страданий, как она с Мухарремом! Пока у других дети, сорванцы, бегают себе день-деньской, этот сидит, словно ангелочек, не от мира сего, склонив головку, и куда-то смотрит. Дети ведь никогда не примут в свою компанию такого птенчика со сломанным крылом. Ему и в школе-то учиться не разрешили. Чиновник в отделе образования, вот уж гяур-то истинный, покарай его Аллах, велел ей отправить бедного Мухаррема в школу для умственно отсталых, в дальние края. Награди Аллах Ахмед-бея за то, что он, по крайней мере, английскому языку учит бедняжку.

Вывод, который я сделал из всего этого рассказа, заключался в том, что мне все же придется, хочу я того или нет, раз в неделю приглашать парня к себе на занятия. С Аллахом здесь связи никакой не было, связь была с талантами самой Хатидже-ханым, но об этом я девчонке не сказал. Да и что было бы, если бы сказал?

Тот вечер, конечно же, закончился так, как и прошлые вечера: девчонка вновь сидела передо мной покорной слушательницей. Поначалу она спросила, почему Мехмед так быстро ушел. Я кратко рассказал о произошедшем; а заодно поведал о морях, о дальних странах и об умерших афонских монахах. Затем добавил: Мехмед сбежал, как только я произнес слово «Борисов».

– Все знают, что после смерти тела разлагаются. И все боятся такого разложения, – сказал я. – Но у большинства людей душа разлагается намного раньше тела, и почему-то никто этого не боится!

– Вы зачем сейчас об этом сказали? – удивилась она.

– Затем, что мысли о брате не дают мне покоя, – вздохнул я. – Поверь, у большинства людей душа действительно сгнивает раньше тела.

– Значит, Мехмед до сих пор боится вспоминать о тех днях, – задумчиво произнесла она. – Вот бедненький. Что же это за любовь такая? Неужели нет совсем никакой возможности соединиться с Ольгой?

– Нет, – покачал я головой и продолжил рассказ.

Эту часть истории рассказывал уже от лица Мехмеда.

«Сначала все произошедшее показалось мне обычной проверкой, я не принял ее всерьез. Решил, что произошло недоразумение; сейчас они посмотрят в какие-нибудь бумаги, потом извинятся и отпустят меня. А я сразу же побегу догонять Ольгу. Я думал только о том, как она, должно быть, волнуется, и был сильно расстроен. При мне было удостоверение моей фирмы, разрешение на работу и прочие необходимые бумаги, и я полагал, что, когда покажу их, офицеры поймут – тот юный сотрудник на паспортном контроле что-то напутал.