Зульфю Ливанели - История моего брата

– Но ведь есть отрезок времени под названием жизнь. И он строго ограничен.

– Все относительно! – пожал Мехмед плечами. – Жизнь некоторых видов бабочек, если по скорости деления клеток сопоставить ее с человеческой, равняется восьмидесяти годам. И кто с этой точки зрения живет дольше: человек, который умирает в семьдесят, или бабочка, которая живет только двадцать пять часов?

– Нам с тобой как будто больше не о чем разговаривать, что мы сразу принялись говорить о времени, – заметил я, продолжая стоять в дверях. – Давай, проходи, а наш разговор лучше закончим сентенцией, что прошлое и будущее просто упрямая иллюзия.

Мехмед прекрасно знал, что ко мне не стоит прикасаться, и поэтому прошел в дом, не пожав руку. В общем-то мы и так никогда с ним не жали друг другу руки и не обнимались, как это принято между братьями в Турции. Мы поднялись ко мне в спальню на второй этаж, и он сел в кресло у окна. Я хотел было зажечь свет, но он воспротивился.

– Ой, не надо! Так гораздо лучше.

Я присел на край кровати. Сквозь окно в комнату светил фонарь, и лицо брата с левой стороны было освещено, а с правой стороны пребывало в тени. Мы погрузились в беседу.

Оказалось, что он ездил на Симиланский архипелаг в Андаманском море, состоящий из девяти островов, откуда и были его последние фотографии. Симилан на местном языке, в общем-то, и переводится как «девять». Он пожил там, на одном из островов, где к небу тянутся стволы тропических лесов и водятся обезьяны и слоны. Он плавал в бухтах, где живут акулы, огромные черепахи, а также рыбаклоун.

Иногда лодки привозили туристов, и тогда он прятался в гуще леса до тех пор, пока они не убирались, так что к вечеру остров вновь оставался в полном его распоряжении.

– Чем ты там питался? – поинтересовался я.

– О, чего там только нет! – воскликнул он. – Очень вкусные кокосовые орехи, тропические фрукты, бухты, полные рыбы… Там невозможно остаться голодным.

– Ну а как по ночам?

– Острова объявлены заповедником, поэтому там нет привычных нам бетонных сооружений, но бунгало все-таки есть, вот в одном из них я и ночевал. Я нашел даже небольшую палатку, забытую каким-то искателем приключений…

– Скажи, но зачем тебе потребовалось отправиться на другой конец света?

Мехмед рассмеялся.

– Главная причина тебе известна, – вздохнул он. – Там нет людей.

Конечно же, мне было об этом известно.

От кофе, которым я попытался его угостить, он отказался. Засиживаться не собирался, планировал немного посидеть и уйти, его ожидало такси.

– До путешествия на острова ты побывал в каком-то необычном месте, – вспомнил я. – Помню твои фотографии. Кажется, там были какие-то монастыри.

– Да, монастыри на горе Афон. Я прожил там некоторое время. Сначала в монастыре Ксенофонт, а затем в монастыре Симоноперта, который стоит на высокой горе. Чтобы добраться до этого монастыря, нужно карабкаться четыре часа.

Мне стало очень любопытно.

– А в монастырь ты зачем пошел?

– Ты и на этот вопрос ответ знаешь, – улыбнулся он, а потом добавил: – Потому что там нет женщин. Уже несколько сотен лет женщинам запрещено ступать на гору Афон. Даже монахини туда попасть не могут. И животные женского пола. Например, там выращивают петухов, но там нет куриц, хотя это как раз кажется нелогичным, потому что домашних животных можно контролировать, а вот что ты поделаешь с дикими животными, с дикими птицами, что залетают на гору Афон?

– Неужели там в самом деле нет женщин? – я был удивлен.

– Нет. В самом деле нет.

Как интересно, наверное, жить в таком мире! Через некоторое время подобной жизни, наверное, можно вообще забыть о существовании таких существ, как женщины. Трудно представить себе общество, которое состояло бы из одних только мужчин, но именно там, на Афоне, это странное состояние можно испытать. Мехмед подружился с афонскими монахами. Эти долготерпеливые люди называли моего брата «калос антропос», то есть «хороший человек». Он подружился почти со всеми, но ближе всех сошелся с одним монахом по имени Порфирио. Мой брат беседовал с ним ночи напролет и рассказал ему о своей жизни.

– Но ты ведь об этом никогда никому не рассказываешь! – удивился я.

Тут я вспомнил, что сам рассказываю историю Мехмеда девчонке, которая сейчас спала внизу. Если бы Мехмед узнал об этом, он бы очень рассердился. Ведь ему совершенно не хотелось, чтобы кто-то был в курсе его странных злоключений и тайн. Он и мне-то поведал обо всем всего лишь однажды. Неужели монах вызвал у него такое доверие? А может быть, монахи Афона дают обет молчания?