Михаил Веллер: Мишахерезада

орали мы как резаные самую неприличную строчку. Голоса срывались со звона в хрип. Мы маршировали на месте, сильно топая и маша руками.

Когда цыпленок накакал в радиусе слышимости раз в тридцатый, на крыльцо выскочила заведующая.

— А ну-ка прекратите немедленно, хулиганы! — закричала она.

Подпрыгивающие над забором лица хохотали.

Мы поддали жару, мы спелись, мы вопили, как перепившийся хор Советской Армии:

— А ну-ка немедленно всем зайти в помещение! — кричала заведующая.

Нам уже даже не хотелось в помещение. Мы согрелись. Маршируя и топая, как парадная рота, мы орали победно:

Мы вернулись в группу в отличном настроении. Впервые мы ощутили реальную мощь художественного слова.

Мы с Серегой Фоминым в первом классе были два отличника. И сидели на первой парте перед учительским столом. Но с разными целями. Я — чтобы меня никто не бил, а он — чтобы он никого не бил. Таков был педагогический замысел. Мы дружили.

Серега оживлял любой пейзаж. Он выпускал на уроке мышей и воробьев, подкладывал под девочек кнопки и ставил на переменах подножки старшеклассникам. Потом его пороли дома, и он выучивал на отлично уроки.

Когда его выгоняли с занятий, я приносил ему домашнее задание. Мы жили в одном досе. Дос — это дом офицерского состава. Это был гарнизон. Половина школьников военные, половина гражданские.

Я пришел к Сереге, и он был дома один и заперт. Он открыл мне форточку, и я влез.

— Смотри! — сказал Серега. Он открыл шкаф, подтащил стул и с верхней полки вынул из белья коробку. В коробке был сложен шарф.

В шарфе лежал пистолет.

Серега помахал пистолетом и дал подержать мне.

Его отец был полковник, а мой майор. Оружие бывало в доме часто, но никогда без присмотра. Кроме того, «макарова» и ТТ мы знали. Это был какой-то другой пистолет. Довольно плоский и не такой тяжелый. Похожий на ТТ, но раза в полтора меньше.

— Возьми вот так, — сказал Серега. — Да не так! Крепче держи! Крепче, я сказал! Тяни! Сильней тяни!

Я тащил пистолет к себе за ручку и ствол, а он двумя руками к себе за насечки затвора. В конце концов мы совместно передернули пистолет, направленный мне в живот. Мы были нормального ума дети.

— Стой, — скомандовал Серега. — Надо поставить на предохранитель.

Мы запыхтели. Мы понимали, где предохранитель, но он был тугой. В конце концов Серега принес из кладовки молоток и, постукивая, перевел плоский рычажок предохранителя снизу вверх.

— Хватит пока, — объявил он. Положил пистолет в ранец на дно и закрыл учебниками.

— Ты чо?.. — спросил я с ужасом.

— Я его завтра в школу возьму, — небрежно и гордо сказал он.

— Тебя исключат! — закричал я.

— Не исключат, — сказал он.

— А отец? — спросил жалкий я у отважного героя.

Он махнул рукой весело: одной поркой больше, одной меньше, что он мне сделает?

— Ты только не говори никому.

— Да ты чо!

— Ну давай, лезь, а то сейчас мать на обед придет.

Наши матери работали вольнонаемными, его в штабе, моя в госпитале.

Расписание в первом классе было устойчивое: первый урок арифметика, второй письмо, третий чтение, и четвертый — рисование, или пение, или физкультура, или ручной труд. Все положили на парты тетради в клеточку и учебники арифметики, стало быть.

Я сидел в полном непонимании всего, что будет. Мне было не по себе. Я Серегу знал. В нем сомневаться не приходилось.

Серега был бледный и смотрел перед собой.

Опрос прошел. Я стал надеяться, что пронесет.

— Переходим к решению новой задачи, — сказала наша Валентина Кузьминична и встала из-за стола.

Серега полез руками в парту и зашарил в ранце.

— Записываем: за-да-ча, — выводила мелом на доске Валентина Кузьминична, отвернувшись.

Серега срывающимися пальцами пытался столкнуть предохранитель.

— На яблоне было 7 яблок… — баюкала Валентина Кузьминична в такт выводимым буквам.