София Кульбицкая - Порочестер или Контрвиртуал

Увиденное так потрясло его, что он так и остался стоять у холста, как вкопанный, и не смог оторваться, даже когда снизу послышались торопливые Аллины шаги.

— Погоди-погоди! — воскликнула она, увидев, что её натура коварным образом сменила местоположение, — там смотреть пока нечего! Работа не закончена! Я ещё тут кое-что подправлю, интерьер надо как следует прописать и…

Но Порочестер, бледный и ссутулившийся, всё стоял неподвижно, продолжая с укоризной глядеть на неё глазами больного тойтерьера.

— Аллочка, — наконец, выговорил он, когда нашёл в себе силы говорить, — разве ж это я?.. Ты что же — меня ТАК видишь?..

Художница непонимающе посмотрела на него:

— А что такое? Тебе не нравится? Думаешь, надо было скомпоновать по-другому?.. Странно, а я как раз очень довольна тем, что за сегодня сделала. Смотри, как я вот тут руку прописала! Совсем по-другому свет лежит. Хорошо, правда?.. Слава, ты что?.. Славочка!..

Но «Славочка» был уже явно не в том состоянии, чтобы спокойно и отстранённо наслаждаться искусством: он весь дрожал и на его крупном пористом лице медленно проступали багровые пятна.

— Ккккак же ты можешь, — пискляво выкрикнул он, брызгая слюной, — кккккак же ты можешь ложиться в постель с человеком, который тебе НАСТОЛЬКО отвратителен?!.. Ведь это… ведь это же проституция, ни больше ни меньше!..

Всю эту прелюдию мы с Еленой знаем, естественно, только с чужих слов, а теперь перехожу к тому, что видел сам. Я, ни о чем не подозревая, мирно сидел за столом и в гордом одиночестве пил чай с вареньем — все были при деле, сладкая парочка наверху, Лена занималась с каким-то внеплановым, как она говорила, трудным клиентом и заведомо попросила её не беспокоить, — как вдруг с лестницы вихрем скатилось, метнулось туда-сюда и, наконец, бросилось ко мне в столовую странное серое всклокоченное существо с перевёрнутыми глазами, которое ещё полчаса назад — кто бы мог в это поверить? — было Аллой. Испуганный, я только и успел отставить чашку и вскочить из-за стола, а этот несчастный угловатый полупризрак уже вжимался в угол лицом к стене — совсем как недописанные им картины! — только, в отличие от них, он трепетал и тихо мычал, тщетно пытаясь что-то выговорить.

— Алла, Аллочка! — Я не понимал, в чём дело, но гладил её по плечам и спине, пока она немного не успокоилась; тогда я усадил её на покинутый мною стул и заставил сделать несколько глотков из своей недопитой чашки. Только тут она пришла в себя настолько, чтобы к ней вернулся дар речи:

— Там… Там Слава… Я не понимаю, что с ним… Я никогда ещё такого не видела… — бедняжка лихорадочно опустошила чашку и нервно зашарила по столу, ища сигареты, но, увы, тщетно — к тому времени у нас уже никто не курил. Стремились к природе. Тогда она устремила на меня снизу вверх сухие сощуренные глаза:

— Бред какой-то. Он вообще у вас как — нормальный?..

— Да что случилось-то?!..

— А вот ты поднимись наверх, поднимись. Увидишь…

Делать нечего, я оставил Аллу и отправился на второй этаж. Зная Порочестера давно, я был готов почти ко всему, во всяком случае, ко многому, — поэтому не очень удивился, увидев то, что увидел. А именно: Порочестер в розовой джинсе и мятых кружевах, с невидящими глазами без блеска и судорожно сжатыми челюстями методично расшвыривал по комнате какую-то плотную сероватую бумагу — приглядевшись, я узнал в ней наши с Аллой карандашные наброски, — и с каким-то звериным сладострастием топтал её ногами.

— Что Вы делаете, дружище?.. — вырвалось у меня. Порочестер поднял на меня злобные глаза, в которых мелькнуло ликование: он явно ждал моего прихода и рассчитывал на него.

— А-а-а-а-а, — зловеще протянул он, — вот и ты явился… красавчик… А вот на тебе! на! на! — и он с особым упоением растёр подошвой грязь по моему ни в чём не повинному лицу. Хорошо ещё, что я — человек по натуре спокойный и равнодушный, которого вряд ли ещё чем-то можно удивить.

— Да что стряслось-то, дружище? Объясните толком.

Вместо ответа Порочестер в два шага подскочил ко мне, грубо схватил за ремень — и поволок, да, буквально поволок к злосчастной картине. Доселе я никогда её не видел — и теперь, стоило мне бросить на неё взгляд, как искусствовед во мне возобладал над человеком: несколько секунд я тупо стоял перед не совсем законченной, но весьма перспективной работой, любуясь несомненной Аллиной удачей. Великолепный портрет!.. Он был написан совсем в другой манере, нежели Еленин — без излишне тонких переходов, лаконично и, я бы даже сказал, брутально. Вся скрытая в обыденной жизни выразительность лица Порочестера была здесь, на холсте; я даже языком прицокнул, подумав, что это произведение, если только Алла, разнервничавшись, его не испортит, пожалуй, переживёт создателей на несколько столетий. Но Порочестер, похоже, был иного мнения: