Наталья Романова - Если остаться жить

Потом пришел невропатолог, назначил внутривенные вливания уротропина с глюкозой, и у меня все прошло. Я смогла закончить диплом и защитить его. Поэтому-то я так и обрадовалась, что профессор прописал мне уколы, я думала, у меня от них как тогда — сразу все пройдет.

Ира, как ей казалось, удачно и незаметно снова вернулась к уколам. Кроме того, ей не хотелось выглядеть перед Петром Дмитриевичем больной, которая не верит врачам и недовольна лечением.

— Скажите, — спросил Петр Дмитриевич Иру, терпеливо выслушав все ее жалобы относительно прогестерона, — какой же все-таки диагноз поставил тогда невропатолог?

Ира задумалась.

— Он как-то определенного, по-моему, ничего не сказал. Осложнение на голову после гриппа… и как результат сосудистая… дистония, — постаралась вспомнить Ира.

— Понятно, — сказал Петр Дмитриевич, и, как бы выяснив для себя наконец все, перешел к сегодняшнему Ириному состоянию. — Как вы спите? — спросил Петр Дмитриевич.

— После этих уколов я перестала вообще спать, — опять ввернула Ира. — Сижу всю ночь на кровати и качаюсь.

— Почему?

— У меня вот здесь болит. — Ира показала под ложечкой на живот справа.

Петр Дмитриевич открыл историю болезни. В одном месте вдруг остановился:

— У вас был недавно день рождения.

— Да.

— Кто-нибудь приходил?

— Я никого не пустила. Не хотела, чтобы меня видели в таком состоянии.

Петр Дмитриевич оторвал взгляд от истории болезни,

— Вы сказали, что плакали, когда надо было готовиться к госэкзамену. Почему?-

— Я поссорилась с одним человеком.

— Вы можете не отвечать, если не захотите. У вас отношения с этим человеком близкие?

— Да. Но все это меня сейчас не очень волнует. Вы простите, что я все время возвращаюсь к уколам. Просто я никак никого не могу убедить, чтобы их отменили. А мне все хуже и хуже. Видите, как долго я говорю и абсолютно не устала, могу еще столько же говорить. А позавчера я боялась, что, когда мы с вами встретимся, я ничего вам не смогу рассказать,

— Значит, вы меня ждали?

— Да.

— Тогда считайте, что вам повезло. — Петр Дмитриевич улыбнулся, и Ире стало спокойнее.

— Какие у вас отношения с отцом?

— До болезни были очень хорошие. А когда я заболела… Понимаете, он человек слабый. Рядом с ним люди должны быть сильными. Мне кажется просто, что вот я заболела, и он растерялся. Как слабый человек.

— А мама?

— Мама у меня сильная, так считается во всяком случае, только слишком эмоциональная. Волнуется за меня, и ее надо все время успокаивать и управлять ее действиями, иначе она все делает не то, но у меня на это сейчас сил не хватает. И я никак не могу ее отучить перестать со мной советоваться. Мне трудно выслушивать ее, а она к этому очень привыкла.

— В общем, обстановка в семье осложнилась.

Ира молчала.

— Ну что ж, Ира, значит, так, — сказал Петр Дмитриевич после паузы, поняв, что Ира больше ничего говорить не будет. — Насчет ваших болей под ложечкой справа я запишу, — Петр Дмитриевич кивнул на историю болезни, — чтобы вас завтра показали терапевту. А вы побольше себя жалейте.

— Как, я не понимаю? — Этого Ире еще никто не говорил.

— Случилось с вами такое, и пусть вам будет себя жалко, — спокойно и очень серьезно объяснил Петр Дмитриевич, — захочется плакать — плачьте. И вообще не сдерживайте своих желаний: хочется ходить — ходите, хочется лежать — лежите.

По мере того как Петр Дмитриевич говорил, его взгляд, обращенный прямо в Ирины глаза, становился все более и более напряженным и пристальным.

— Вы меня вылечите? — спросила Ира, потрясенная словами Петра Дмитриевича.

— Обязательно.

— И я смогу заниматься?

— Сможете, — Петр Дмитриевич улыбнулся,

— А как же уколы?

— А их вам отменит завтра терапевт.

Илья Львович ждал Петра Дмитриевича в больничном саду на условленном месте. Илья Львович не ходил к Ире в больницу. Он был человеком раздражительным и знал это. Знал и другое — что его легко вывести из себя, и поэтому, возможно, боялся, увидев молчащую и закутанную Иру, высказать ей все, что думает о ее болезни. Вероятно, что-то все-таки останавливало Илью Львовича это сделать. Может быть, в своем подсознании Илья Львович допускал, что он не прав? Возможно поэтому он решил сначала поговорить с врачом. Пока все складывалось очень удачно. Врач, с которым предстояло разговаривать Илье Львовичу, не был врачом больницы, в которой лежала Ира. Это был психотерапевт, которому не успели показать Иру до болезни и сейчас пригласили для консультации. С ним поэтому можно было разговаривать откровенно, не беспокоясь, что это как-то отразится на Ириной лечении. Поговорить же с врачом, который в дальнейшем, очевидно, будет лечить Иру, Илье Львовичу очень хотелось. Илья Львович был человеком, который умел говорить и знал цену своему обаянию. Глаза у Ильи Львовича были маленькие со светлыми ресницами и до того черной радужной оболочкой, что воспринимались как две черные смородины. Глядящие куда-то внутрь, они пронизывали не собеседника, а самого Илью Львовича, «Однако долго они разговаривают». Илью Львовича не огорчало ожидание. Наоборот — у него было время подумать о своей работе. Конечно же не о той, которая занимала у него каждый день по восемь часов.