Константин Сергиенко - Самый счастливый день

— Мужик, чего надо?

— Ничего, — ответил я, собираясь уйти.

— Вали отседа.

Я повернулся.

— Постой, — сказал голос погуще. — Мужик, подь сюда.

Я подошёл.

— Садись. Водки хочешь?

— Нет, ребятки, не пью.

— Ты кто такой? — Освещённые полыханием костра, на меня смотрели угрюмые лица. Кто в шапке, кто в кепке, а тот с открытой лохматой головой.

— Ты кто?

— Человек, — ответил я, — человек, ребятки.

— А мы тебе не человеки?

— И вы человеки, само собой.

— Чего тут ходишь?

— Гуляю.

Молчание. Голос:

— Тушкан, вломить, что ль, ему?

— Погодь… Слышь, мужик, деньги есть?

— Какие же деньги? Вышел гулять…

— В такое время надо брать деньги с собой. Скажи спасибо, что на Лису не нарвался. Он бы тебя пришил. А мы только деньги возьмём.

— А если их нет?

— Мужик, не дури. Денег нет, по хлебалу получишь. Или снимай пальто.

— Я в куртке.

— Ну, куртку. Выпей водки, погрейся. Домой добежишь, не замёрзнешь. Скажи спасибо, что на Лису не попал.

— Это который Лиса? Лисагор?

— Лисагор.

— Так вы его ребятишки?

— Не, не его. Мы другие.

— Может, Прохи?

— Откуда знаешь?

— Да как не знать. С Прохой я очень знаком.

— Проху знаешь?

— Ещё как!

— Ну?

— Даже знаю, что он сейчас дома, урок учит. Завтра обещал его спросить.

— Чего спросить, где спросить? Кончай мочалу на нос мотать!

— Дело, ребятки, в том, что я учитель вашего Прохи. Каждый день встречаемся в школе.

Молчанье.

— Не врёшь?

— Можешь проверить.

— Как зовут?

— Николай Николаевич.

Молчание. Голос с другой стороны костра:

— Правильно баит. Коляныч.

Костёр потрескивает, стреляет искрами. Тепло и сыро.

— Водки хочешь?

— Я говорил, не пью. Да и вам рановато.

— Разберёмся. Ладно, ступай, учитель. Прохи сегодня нет. Я за него, Тушкан. Если пристанет кто, говори, Тушкан с Прохой вломят. Эй, Синюха, проводи учителя до Святой. А то Лисагор тут бродит. Не слыхал, что у нас война?

— Слышал, конечно.

— Ничего, скоро конец. В балке за лесом отрыли мы пулемёт. Починим, поставим всех лисагоров к стенке, и будет парад на площади.

— Не лучше ли помириться?

— С кем, с Лисагором? А ты знаешь, что он Синюху пописал? Покажи, Синюха. И мою сестру обидел. Спасибо, отец с рейса шёл. Так он чуть отца не зарезал. Нет, не знаю, как Проха, а я с Лисагором до смерти. Я его сам расстреляю! Только вот пулемёт починить.

— Сколько тебе лет? — спросил я.

— Воспитывать хочешь? Вырос давно.

— Пятнадцать, — подсказал кто-то.

— А Лисагору?

— Хрен его знает. Кажись, постарше меня. Но это не отменяет. Я один на один руками его удушу. Только он со своими ходит. Тут пулемёта надо…

На другой день, стесняясь, глядя в сторону, ко мне приблизился Проханов.

— Николай Николаич, эта… чего хотел сказать… если что надо…

— Что надо, Проханов?

— Ну эта… кого замочить…

— Отдубасить?

— Ну да вломить по-хорошему… Если надо…

— Боюсь, не понадобится, Проханов. За предложенье спасибо. «Замочить» не метод для воспитанья.

— А то шепните. Может, обидит кто…

Он смотрел в сторону, и я не мог понять, то ли он пытается сгладить вчерашний эпизод, то ли на самом деле из чувства симпатии предлагает свои посильные услуги.

Разговор с заведующим учебной частью состоялся в понедельник. Наполеон выглядел чрезвычайно оживлённым. Он снова расхаживал по кабинету и снова оглядывал новый костюм, нет ли соринок?

— Был в области. Мы тут сидим, ничего не знаем, учим помаленьку, грешные. А ведь большие грядут перемены! Да, Николай Николаевич, масштабные перемены! Многие головы полетят! — Он удовлетворённо потёр руки. — В будующем году… — он так и сказал, даже принажал на «ю», — в будующем году исторический съезд… Вы партийный? Ах, да. Надо вступать. Кому, как не вам, молодым, непокорным! А то, знаете, мы, старики, засиделись. Много, много нам нового сообщили. Страна накануне событий, тут ухо надо держать востро! Кстати, и о нашем вопросе сказали…

Он налил из графина стакан кипячёной воды и с удовольствием выпил.

— Кстати, о нашем вопросе… Умный был лектор, человек высокий. Он предупреждал. Ой, как умно! Он говорил, наш народ выработал в себе привычку иметь кумира. Тридцать лет, сами знаете, имели. И вот, если лишимся… Вы понимаете?

— Пока нет.

— Народ может лишиться кумира. Что тогда? Смекаете?

— Да как-то не очень, — ответил я.

— Бог ты мой! — воскликнул Наполеон. Он застыл передо мной, выпятив живот и глядя со снисходительной улыбкой. Чего, мол, тут непонятного. — Вот вы, например, плакали?