Константин Сергиенко - Самый счастливый день

— В Москве у нас осталась небольшая копия с его «Блудного сына», — говорила Вера Петровна, — причём восемнадцатого века, ценная вещь. Эти копии тоже неплохи, — она показала на стену. — Вот это Кальф, а это Остаде. Но они совсем недавние, поэтому рискнула привезти их сюда. Вообще в Москве у нас много картин. Родственники хранят.

Я поинтересовался, каким образом удалось получить в Бобрах такую большую квартиру.

— А очень просто, — засмеялась Вера Петровна, — разрешили поменять московскую. И заверяю вас, та была не хуже. Теперь, похоже, придётся затевать обратный процесс. Хотя кто его знает, — она вновь затянулась, — пустят ли снова в Москву.

— Будем надеяться, — почтительно заметил я.

— Будем, — задумчиво проговорила Вера Петровна. — Пора выздоравливать.

— Кому? — не понял я.

— Нам всем, — коротко ответила она. — А к Босху вы присмотритесь. Возьмите лучше вот этот альбом. Английским владеете? А тот на французском, да и печать похуже. Кстати, как ваши уроки? Гладышев там преподавал и не мог нахвалиться на какой-то класс, я уж не помню.

— А почему он так внезапно уехал? — поинтересовался я.

— Личная история. Сбежал от жены, а она его назад позвала. Толком не знаю. И вам замечу, Коля, тут со всеми что-то случается. Полюс эмоций, так сказать. В Бобрах! Можете себе представить?

— Представить трудно.

— Но имейте в виду, имейте в виду, дорогой коллега!

Не прошло и недели, как мне пришлось вспомнить эти слова.

Аккуратно отпечатанный план первой четверти требовал «домашнего сочинения на вольную тему». При этом «вольные темы» были перечислены с железной непререкаемостью. Среди образов героев, отношения к подвигам и выбора будущих профессий проскользнула всё же одна, на которой остановился взгляд. Называлась она «Самый счастливый день в моей жизни». Простодушно, наивно, но и занятно одновременно. Я тут же попытался вспомнить свой «самый счастливый день», но пришёл к выводу, что если они и бывали, то ощущение счастья не склонно оседать в сознании, а потому спустя некоторое время отличить счастливый день от просто хорошего нелегко.

В классе задание встретили лёгким смешком. Маслов взглянул на Гончарову и сделал небрежный жест. Та отвернулась и склонила голову к оживлённо шептавшей Стане Феодориди. Проханов подрёмывал, Куранов воинственно смотрел по сторонам. У Орлова почему-то покраснели его невиданные уши. Коврайский, разумеется, ни на мгновенье не отвлёкся от сочиненья стихов, а Камсков задумчиво глядел на приникший к окну тополь, на ветке которого качалась большая чёрная птица. В тёмных глазах Веры Фридман, смотревшей прямо на меня, скользнула туманная печаль. Вот и всё, что я помню об этом моменте…

Домой я вернулся поздно. Котик Давыдов завлёк меня в «метро». Было такое приметное место в Бобрах, и размещалось оно под так называемым «коммерческим» магазином. То ли бывшее бомбоубежище, то ли ненужный склад, «метро» дарило посетителям радость общения с помощью бочкового пива.

Пиво привозили нечасто, но если уж привозили, то торговали чуть ли не до утра. В сизом табачном дыму скапливалось невиданное количество народа. Инвалиды на деревянных култышках, бледнолицые рабочие химзавода, электрики с Потёмкина, бойкие ремесленники из местного училища. Все гомонили, курили, плевались, ссорились и мирились, сновали по подвалу словно сомнамбулы, а некоторые оседали у стен, отягчённые поглощённым пивом.

Котик принадлежал к «аристократам». Не успел он протиснуться к прилавку, как запаренная продавщица расплылась в улыбке.

— Константин Витальич! Милости просим! Кабинет свободный.

Мы оказались в грязной полутёмной комнатке с табуретами и залитым пивом столом. Продавщица тотчас грохнула перед нами тяжёлые вспененные кружки.

— Директор только ушли. Как вы удачно, Константин Витальич! Что-то забыли нас!

— Работаем, Зоечка, учим, — важно ответил Котик. — Как пиво сегодня?

— Упатовское, как всегда. Но неплохое. Добавочки не желаете?

Котик вопросительно посмотрел на меня и, заметив моё замешательство, ответил:

— Потом, Зоёк, позже.

— Ну, отдыхайте, — продавщица исчезла.

— Добавочка это портвейн или водка, — пояснил Котик, — здесь принято добавлять.

— Я вижу, тебя уважают, — заметил я.

— На обаянии! — Котик поднял палец. — Положим, ты думаешь, что я эту Саскию щиплю за бока или жму по углам? Ничего подобного. На обаянии! Это мой принцип. Главное для женщин внимание, расположенье. И они тебе всё отдадут. Когда я учился, у нас была мегера по диамату. Синий чулок, Салтычиха! Ты видел Химозу? Близко к тому. Так вот, ей сдавали по нескольку раз, никто с первого раза. Кроме меня. А почему? Да я её не боялся! Я её обожал. Как женщину. И давал ей это понять. Входишь смелой походкой, принимаешь таинственный вид. Садишься напротив и смотришь прямо в глаза. Смотришь и внутренне говоришь: «Анастасия Иванна, какой там диамат, боже мой! Провались он пропадом! Вот вы в своём нелепом пиджаке, с каким-то кукишем на затылке. Вам за сорок, и, кажется, никто не обращает на вас вниманья. Кроме меня! Я распознал в вас чуткую женскую душу. Я ваш поклонник, ей-богу! Мне совершенно неважно, какую я получу отметку. Главное, поглядеть на вас. Главное, быть рядом. Анастасия Иванна!» И что же ты думаешь? Эта мымра теряется. Начинает краснеть. Внутренне, конечно. Совершенно не слушает, что я мелю вслух, а это, поверь, не имеет никакого отношенья к вопросу, потом хватает зачётку и ставит ну если не «отлично», то «хорошо». Да ещё счастлива! И туман в голове. Правда, из-за меня другие страдали, не скрою. После меня всех валит, как домино. С неистовой злобой…