Роберто Боланьо: Третий рейх

К тому же я выиграл еще и чемпионат. В полуфиналах и финале разыгрывался Blitzkrieg, [9] Блицкриг, молниеносная война (нем.). это достаточно сбалансированная игра, происходящая на вымышленном пространстве и с вымышленными же участниками (Great Blue и Big Red [10] Великие синие и Большие красные (англ.). ), и если встречаются соперники хорошего уровня, то партии чрезмерно затягиваются, а то и вовсе застопориваются. Но ко мне это не относилось. С Паулем Хухелем я расправился за шесть часов, а в последнем поединке мне и вовсе хватило трех с половиной часов, как скрупулезно подсчитал Конрад, чтобы мой противник стал только вторым и изящно сдался.

Мы пробыли в Кёльне еще один день: сотрудники журнала предложили мне написать статью, а Конрад превратился в туриста и принялся усердно фотографировать улицы и соборы. Я еще не познакомился с Ингеборг, но уже тогда жизнь казалась мне прекрасной, и я даже не подозревал, что вскоре она станет еще прекрасней. А тогда все мне казалось чудесным. Федерация игроков в wargames была, должно быть, самой маленькой спортивной федерацией Германии, но я все равно был чемпион, и никто не мог поставить это под сомнение. Солнце на небе светило для меня.

В тот последний день в Кёльне случилось еще кое-что, что имело важные последствия. Хаймито Герхардт, энтузиаст игры по переписке, подарил нам, Конраду и мне, по Play-by-Mail kits, [11] Набор для игры по переписке (англ.). когда провожал на автобусную станцию. Оказалось, Хаймито переписывался с Рексом Дугласом (одним из кумиров Конрада), великим американским игроком и знаменитым редактором самого престижного из всех специальных журналов: The General. Признавшись, что ни разу не сумел одолеть его (за шесть лет они сыграли три партии по переписке), Хаймито вдруг предложил мне написать Рексу и договориться с ним о партии. Должен сказать, поначалу эта идея меня не слишком увлекла. Если уж играть по переписке, то лучше, чтобы соперником был такой человек, как Хаймито, или кто-нибудь еще из моего круга; однако наш автобус еще не успел доехать до Штутгарта, а Конрад уже убедил меня, насколько важно написать Рексу Дугласу и сыграть с ним.

Ингеборг сейчас спит. А еще недавно просила, чтобы я не вставал с кровати и продолжал обнимать ее всю ночь. Что, тебе страшно? — спросил я. Это прозвучало так естественно и вырвалось вдруг, без всяких раздумий, я просто спросил: тебе страшно? — и она ответила: да. Но почему и чего ты боишься? Она не знала. Я же рядом, сказал я ей, ты не должна бояться.

Потом она заснула, и я встал. Все лампы в комнате были погашены, за исключением ночника, который я поставил на стол, чтобы он освещал игру. В этот день я практически не работал. Ингеборг купила в городе нитку бус — желтоватые камешки, которые тут называют филиппинскими; молодежь носит их на пляже и на дискотеке. Ужинали мы вместе с Ханной и Чарли в китайском ресторане, расположенном близ кемпингов. Когда Чарли начал напиваться, мы ушли. В целом это был ничем не примечательный вечер; ресторан конечно же был битком набит, в зале стояла духота, официант обливался потом; кормили здесь неплохо, но ничего такого уж особенного; разговор крутился вокруг двух излюбленных тем Ханны и Чарли: соответственно любви и секса. Ханна, по ее словам, рождена для любви, хотя, когда она о ней говорит, у собеседника возникает странное чувство, будто речь идет не о любви, а о страховке или, более того, о марках автомобилей и электробытовых приборов. С другой стороны, Чарли рассуждает о бедрах, ягодицах, грудях, волосах на лобке, шеях, пупках, сфинктерах и т. п., к немалой радости Ханны и Ингеборг, которые то и дело хихикают. Не знаю уж, что кажется им таким смешным. Возможно, это нервный смех. Что касается меня, могу сказать, что я ел молча и мыслями находился совершенно в другом месте.

Вернувшись в гостиницу, мы увидели фрау Эльзу. Она стояла в конце ресторана, который по вечерам превращается в танцевальный зал, рядом с помостом для оркестра, и что-то говорила двум мужчинам в белых костюмах. У Ингеборг разболелся желудок, возможно из-за китайской еды, и мы спросили настой ромашки, подойдя к стойке бара. Оттуда мы и увидели фрау Эльзу. Она жестикулировала, как настоящая испанка, и качала головой. Мужчины в белом, напротив, даже пальцем не осмеливались шевельнуть. Это музыканты, сказала Ингеборг, она делает им нагоняй. На самом деле меня мало волновало, кто они такие, хотя я, разумеется, знал, что это не музыканты, потому что видел последних накануне вечером, и те были помоложе. Когда мы уходили, фрау Эльза все еще стояла там: безукоризненная фигура, одетая в зеленую юбку и черную блузку. Бравые мужчины в белом только кивали головами.