Дорис Лессинг - Любовь, опять любовь

Она подбирала слова, стыковала их, повторяла вслух, вслушивалась в звучание слов, в их мелодику, согласованную с музыкой инструментальной. Участь словотворцев и тех, кто использует их продукцию. Возникающие в твоей голове слова танцуют под какую-то неосознанную мелодию, подчиняются неведомым ритмам, следуют за таинственной дудочкой неведомого крысолова… Куда? Символы слов, их обрывки, знаменующие состояние духа. Они могут выйти из повиновения и изводить тебя целыми днями. Они невидимой пленкой отделят тебя от реальности. Не она первая это заметила. «Злость свою она обращала в слова. Фиалками моргали веки Юноны, пастушьей сумкой колыхались непорушенные пока невесты. Как она ненавидела слова, вторгающиеся между нею и жизнью! Ненавидела за их надругательство над всем; ненавидела штампованные фразы и фразочки, высасывающие жизнь из всего живущего». Дэвид Герберт Лоуренс. Да мало ли кто еще…

Цитата отлично иллюстрировала ее ощущения, выражала то, что заполнило ее созцание. Когда Сара справилась со своей задачей, слова Жюли, не говоря уже о словах графини Диэ, опустились на отведенные им места в Большом Цитатнике ее памяти для дальнейшего использования — или неиспользования — в моменты, когда мозг жужжит ульем, колется ежом и кусается клыками бешеного шакала.

Сара представила себе древнего пастушка-подпаска. Спокойнее отодвинуть сцену подальше во времени. Как будто ожила буколическая картинка на стенке старинной вазы. Этот древний подросток, естественно, чтению-письму не обучен, слов, нанесенных на папирус или пергамент, не видел, но сказок и мифов у него в голове хоть отбавляй, как и всегда, в любой культуре. Он сидит на пригорке, как водится, под деревом, следит за своими, скажем, овцами… козлятами-ягнятами и… что? Возможно, ни о чем, кроме овец, и не думает. Но память подсовывает ему какие-то образы, какие-то картины. Жестокая Сара не дозволила бедному парню прихватить с собой даже традиционную пастушью свирель. Тишина. Только ветер в ветвях. Птица в кроне. Кузнечик. Овцы. У Сары и в мыслях не было сделать этого пастушка пастушкой. Ни в коем случае! О чем может мечтать она? Разве что о женихах. Да и редко девочка остается в одиночестве. Впрочем, не так уж и важно, мальчик это или девочка. Главное — тишина. Сара пыталась вообразить себе мозг, не затронутый печатным словом. Не получалось.

Прошла неделя, и Сара позвонила Стивену, сообщила, что закончила работу над пьесой… или либретто? Как лучше обозначить получившийся продукт? Она сразу заметила, насколько он обрадовался, услышав ее голос, и, в свою очередь, испытала живейшее удовольствие от его теплой реакции.

— Но, знаете, вы вовсе не должны… — тут же ответил он, как ей показалось, чуть ли не приниженно.

— Как же, как же, — живо возразила Сара. — Мы ведь соавторы.

— Да-да, конечно… Значит, завтра?

И началось странное время. Впоследствии Саре казалось, что она провела этот период своей жизни в зачарованной (тране, куда ее случайно забросила судьба, в стране со своей особенной атмосферой, с фантастическим неизведанным ландшафтом, с полузнакомым — или полузабытым — языком. Перед очередной встречей со Стивеном в ресторане или парке Сара отмахивалась от самой себя: «Брось, забудь, игра воображения!» Когда подходило время расставаться, она оттягивала этот момент и видела, что Стивен занят тем же. Возможно, и он оправдывался перед собой игрою воображения перед свиданием с Сарой — или после расставания. И оба ощущали особую атмосферу, окружавшую их во время встречи, отличие обстановки от повседневной. Они оказывались в волшебном уголке, где можно говорить, о чем вздумается. Интересно, что оба при этом не проявляли повышенного интереса к прошлому друг друга. Она — вследствие чуждости ей его образа жизни. Стивен богат, живет в монументальном особняке — памятнике архитектуры и истории. В ответ на его вопросы Сара сообщала лишь факты: рано вышла замуж, рано овдовела, вырастила и воспитала двоих детей. Почти случайно — так ей теперь казалось — выдвинулась в театральном мире. Да, и еще: какое-то время возилась с племянницей, дочерью брата. Стивен слушал, вдумывался, заметил:

— Когда люди рассказывают о своей жизни, они, как правило, ничего не говорят о себе. — Как будто предвосхищая ее возражения, продолжил: — Особенно если им есть что сказать. Интересно в людях не то, чем их наградила жизнь. И ничего тут не поделаешь, не так ли?

Он как будто заступался за себя, стремился в чем-то оправдаться, как ей казалось. Почему? Почему он ощущал потребность просить прощения? За что?