Светлана Хмельковская: Запах вечера

Они дружили уже почти полжизни, но она все равно каждый раз открывала для себя новые и новые прекрасные ее черты. Черты, которые в людях уже почти не встречались, которые из­мельчали, стерлись. Она благодарила судьбу за посланного ей в жизни близкого человека. Они удивительно гармонично дополняли друг дру­га, составляли практически одно целое, будучи при этом разными, — но разными половинками одного целого. Они влюблялись совершенно по-разному и в совершенно разных мужчин, по-раз­ному реагировали и выражали или не выражали своих эмоций и чувств, тащили друг к другу лю­бимые образы (мужчин, впечатлений, ощущений, книг, фильмов, городов), растворялись в жизни друг друга до физического ощущения того, чем живет другой человек. Их разлучали частые Лилины поездки, но отовсюду она звонила, де­лилась впечатлениями, связь не прерывалась. В самых прекрасных городах мира она порой надое­дала Богу просьбами увидеть это еще раз вместе с Олей. Вместе с близким, любимым человеком пережить что-то радостное и прекрасное, иметь возможность обсудить это с ним, подарить ему это и увидеть радость на его лице. Это — счастье.

Никакие бурные романы, взаимная или безответная любовь, влюбленность, привязан­ность — ничто не могло помешать этому гармо­ничному чувству дружбы, когда оба человека готовы отдавать, любить, брать на себя ответст­венность, жить жизнью близкого человека, людь­ми и событиями, которые она в себя включает, — то есть уметь дружить. Это про них.

Скоростной поезд мчал ее к Венеции, вернее, к тому маленькому вокзалу на побережье, от ко­торого в чудесный город можно было попасть только на катере-такси. Вода со всех сторон омы­вала город, защищала и отделяла от всего остального мира. Город-музей — сказка начинается уже с первого взмаха весел. Она подплыла к центру почти ночью. Едва различая в темноте знакомые места, она безумно радовалась им. И никакие немцы не смогут отравить ей этот город.

К своей работе переводчицы она относи­лась, можно сказать, с благодарностью. Та да­вала ей самое главное — возможность увидеть мир. В ее понимании это было настоящее счас­тье. К тому же свободный график, непредска­зуемая занятость тоже были ей по душе. Работу в офисе с 9 до 6 она считала наказанием. Что вообще могут вместить промежутки жизни до 9 утра и после 6 вечера, да жалкие выходные? Иногда полная загруженность захватывала ее, погружала в бешеный ритм, потом какие-то проблемы решались, и наступало затишье, ко­торое позволяло насладиться достигнутым. «Офисные дни» все же иногда случались. Тог­да нужно было оседать где-то в Германии или Швейцарии. Она сосредоточено делала свое дело, молчала и ждала.

Немцы жили в их стабильной, защищенной, какой-то игрушечной жизни. Так, как, наверное, и должны жить нормальные люди. Тем больнее нам чувствовать рядом с ними свою ненормаль­ность и вечную обнаженность души.

Они сумели создать себе очень благополучную, предсказуемую в хорошем смысле этого слова жизнь. Стабильность и уверенность в завтрашнем дне — понятия слишком относительные. И это лишь наш миф о том, что где-то это существует. Их страх потерять работу и выпасть из социума больше нашей боязни умереть с голоду. У нас просто раз­ные категории страхов. Мы действительно неплохо закалены эмоционально, и быстрота адекватной реакции на негатив у нас поистине удивительна. Для них же достаточно «хорошего насморка», чтобы все оказались в кресле у психотерапевта в полном разладе с окружающим миром. И за их, и в то же время не их, а за выделенные государством, деньги кто-то будет решать проблемы, танцевать вокруг их собственного «я», разбирая и раскладывая все в голове и в душе по привычному и непоколебимому порядку. И самое интересное, что это удается. Не знаю, что можно изменить, блуждая в потемках наших душ, — вылечить? исправить?

Мысль, которая постоянно посещала ее при сравнении нашего и западного менталитета сво­дилась к тому, что мы, как это ни парадоксально, гораздо более свободны и искренни. Такого ли­цемерия, как на Западе, у нас не встретишь пока нигде, к сожалению, пока, потому что капита­лизм, из которого мы берем только самое худшее, медленно, но уверенно наступает.

При отсутствии относительной материальной стабильности (плюсы капитализма) мы тянем на себя их минусы с дефицитом общения и «никаки­ми» отношениями между родителями и детьми, друзьями и влюбленными. Это вообще нельзя на­звать словами «отношения», «любовь», «дружба». Они подтасовывают под эти понятия какую-то преснятину вроде визитов вежливости, сентимен­тального бреда или каких-то совместных действий. При этом счетчик в голове не выключается ни на секунду и диктует свое. О наличии чувств и эмоций, понятно, речь уже не идет. Они поэтому и не пьют, — это бы их хоть как-то очеловечило и при­глушило щелканье счетчика в голове, и в результате отразилось на доходах, и повернуло бы голову в сторону. А это опасно и не нужно, к чему это?