Мария Рольникайте - Продолжение неволи

На следующий день они, как и собирались, после работы отправились за чем-нибудь теплым. Склад, к которому они пришли, назывался «Пункт по приему и распределению одежды». Работавшая там женщина вынесла ей длинный клетчатый жакет, юбку с кофтой и пару чулок. А на обратной стороне ее удостоверения этого проверочно-фильтрационного пункта НКВД написала, что «одежда выдана», и сама же расписалась.

Юбка оказалась слишком широкой, но Альбина даже была этим довольна — пока можно подпоясаться, а потом окажется в самый раз. «Не всегда же будешь таким ходячим скелетом».

Теперь она на самом деле уже не такая худая. По карточке получала 600 граммов хлеба в день, а два раза в месяц — крупу или горох. Иногда во время дежурства еще и суп достается. А со вчерашнего дня карточки совсем отменили.

В булочной даже получился небольшой конфуз. Она привычно протянула продавщице свою карточку, а услышав: «Не надо, оставь ее себе на память», извинилась. Ведь знала, что отменили, на работе только об этом и говорили. Одна лишь старая Марцелина проворчала: «Могли раньше отменить». Обычно Люба в разговоры старших не встревала, но тут не удержалась: «Когда раньше? Ведь всего два с половиной года прошло со дня окончания войны».

— Так сколько тебе хлеба? — вернул ее в булочную голос продавщицы.

— А сколько можно?

Продавщица протянула ей две целые буханки.

— Пока хватит?

— Спасибо! Я… не только для себя. — И ведь на самом деле не только для себя. Альбина обещала зайти. Поделится.

Углубившись в свои воспоминания, Люба не заметила, как завернула за угол и дошла до своего подъезда.

Поднялась наверх. Когда отперла дверь, ей показалось, что здесь так же холодно, как на лестнице, и она сразу, не снимая жакета, принялась растапливать печку, чтобы к приходу Альбины стало хоть немного теплей.

Альбина пришла не одна. За нею вошел мужчина. Когда он снял шапку, Люба удивилась, что он, хотя не очень старый, почти совсем седой.

— Познакомься. Это Яковас Коганас.

Люба «отбросила» литовские окончания и про себя повторила: «Яков Коган». Яковом звали ее дедушку, маминого отца.

— Яковас твой коллега, тоже был в лагере.

Люба мгновенно вернулась туда, где в мужской половине, за двумя рядами проволочной ограды одновременно с ними выстраивались для утреннего и вечернего «аппелей» мужчины. И она каждый раз смотрела, не стала ли короче шеренга.

Альбина придвинула ему единственную табуретку.

— Садитесь. Мы с Любой устроимся на кровати.

Любе почему-то очень хотелось, чтобы он был там же, где она.

— В каком лагере вы были?

— Сперва в немецком, для военнопленных.

Она удивилась этому «сперва», но не решалась переспросить. А он, видно, тоже привыкший к расспросам, сам стал рассказывать.

— Воевал совсем недолго. Сначала нас, добровольцев из Литвы, в армию не брали — не доверяли. Потому что юнцы из местного населения еще до прихода немцев стреляли в отступающих красноармейцев. Потом все-таки взяли. А семь месяцев спустя я попал в плен. Не мог бросить раненых. Я был военврачом.

Альбина перекрестилась.

— Слава Богу, что не расстреляли. Ведь людей вашей национальности расстреливали.

Любе было странно, что она постеснялась произнести «евреев».

— Я это знал. И когда немецкий офицер, приказав построиться, скомандовал: «Коммунисты и евреи — три шага вперед!» — мои ноги словно приросли к земле. Не шагнул. А потом, когда регистрировали, назвал себя именем погибшего в последнем бою друга, Турамом Тварадзе. И хотя товарищи по несчастью знали, кто я, не выдали. Только Павел, наш санитар, держал меня в страхе. Ехидничал: «Что это у вас, товарищ военврач, такая странная фамилия? И как только вы ее запомнили?» Но после того, как меня за попытку побега избили до полусмерти, донимать перестал. Потом, в нашем лагере, даже заискивал.

— В каком… нашем?! — изумилась Люба.

— Советском.

— За что?! — Но это само вырвалось. Она сразу пожалела. — Извините.

— Не надо извиняться. Сидели мы там за то, что были в немецком плену. За то, что, оказавшись в окружении, не бросили раненых бойцов, а пытались выбраться вместе с ними. И еще за то, что не пустили себе пулю в лоб, хотя уже нечем было — отступая, мы отстреливались. Я говорю «мы», потому что вместе со мной в плен попали еще два военврача, наши сестрички и санитар Павел. Второй санитар сам был накануне тяжело ранен.

— А что немцы… — Альбина осеклась, ведь догадывалась, — что они сделали с ранеными?