Наташа Апрелева - У каждого в шкафу

Худая и нервная мамаша (женщина-не-врач) в «Адидасе» цвета пламени покашляла специальным кашлем. Кашель говорил: «Ну какого члена! Я тут главная. Йа-а! Опомнились. И. Быстро все занялись мною. А не то опять начну орать. О-о-о-ора-а-а-ать! И успокоить меня будет о-о-оччччень трудно… Йа предупредила!»

— Я вас прекрасно понимаю, — с жаром начала Маша, она носом чуяла намечающиеся истерики клиентов. Вернее, их заботливых матерей, что обычно оказывалось многим хуже, — я прекрасно вас понимаю, — Маша заглянула в блокнотик, — Евгения Борисовна, дорогая. Вы приняли единственно верное решение — позвонить мне. Единственно верное. Для этого я и существую, как ваш доктор и как ваш друг. — Голос Маши изобразил плавное легато. — Но я должна вам подтвердить, Евгения Борисовна, что ваш сын получает стопроцентно адекватное лечение, по протоколу, одобренному педиатрами и инфекционистами Европы и Америки, и вы можете себе позволить немного расслабиться, вам необходимо прежде всего хорошенько отдохнуть, Евгения Борисовна, ведь ребенку будет нужна бодрая, полная сил, энергии и оптимизма мамочка…

Юля не слушала. Машины успокаивающие слова мерно возникали и пропадали где-то неподалеку, гладкими морскими камушками неторопливо и с приятным стуком перекатывались, чуть-чуть касаясь ее своими нагретыми солнцем боками.

«Машка… — думала она, — Машка… Какими же невозможными дурами мы были…»

А вот тут человек, неплохо читающий по-русски, вправе ожидать очередного экскурса в прошлое, ну что же — очередной экскурс в прошлое, до гайдаровских реформ остается пара лет, макаронные изделия по талонам, водка тоже, а пресловутой колбасы нет в принципе.

Комната в общежитии. Никто никогда не говорит «общежитие», это — общага. Общага, знаковое слово— для тех, кто понимает. Белая голова понимает, давно поняла, сидит на аккуратно заправленной кровати — простыня, одеяло, подушка взбита, сверху ворсистый и клетчатый плед, явно не тутошнего происхождения. Разумеется, у белой головы отдельная квартира, отдельная комната, отдельная и арабская кровать, но здесь — Бобка, значит, надо быть здесь.

Напротив — еще одна кровать, кокетливо убранная вязаным одеялом в технике «пэчворк», плодом многомесячного монотонного труда мастериц какой-то семьи, может быть, вот этот колючий кусочек вывязывала старушка в инвалидном кресле и очках с толстыми линзами, а может быть, вот эти кривые фрагменты — дело рук самых маленьких племянниц, гордых от причастности к настоящему искусству женщин.

У окна — письменный стол, одна тумба, три ящика, полированная светлая столешница в меру ободрана, исчеркана кривыми и дугами, местами залита черной тушью. Два расшатанных стула.

На столе — несколько разновеликих гор учебников, тетрадей, просто листы бумаги, местами исписанные, раскрытая косметичка, вытарчивает черный карандаш «Искусство 2 м-4м», используемый для рисования глазок, расческа раз, расческа два, почему-то щетка для обуви, будильник в розово-желтом пластмассовом корпусе, вместо звонка у него петушиный крик, а при нажатии на продолговатую кнопочку он с готовностью скажет: «Двадцать часов пять минут».

На гвоздях, косо набитых в стену, висят юбки — две штуки, блузы — две штуки, теплые шерстяные брюки в рубчик, отдельно белые халаты, пальто и дубленка, внизу аккуратно сложены туфли в родных картонных коробках и сапоги — без.

На окне опять стопки книг, больших форматов, анатомический атлас, граненый стакан с кефиром или чем-то таким, похожим на бариевую взвесь в рентгенкабинете, алюминиевая ложка, вилка с перекрученной ручкой, полхлеба в полиэтиленовом пакете, неожиданная изящная китайская пепельница с разноцветной эмалью, что-то неопределенное бугрится в матерчатой цветастой сумке за окном — все. Весь быт здесь.

На стене афиша, конкурс молодых скрипачей в Риге трехлетней давности, участвовала средне-русая, заняла второе место, она талантливая во всем, и даже ненавистные кости черепа запоминает столбцами с первого раза, от чего сама немного пугается, шумно захлопывая учебник.

Хозяек нету дома, средне-русая голова подрабатывает медсестрой в травмпункте и сегодня дежурит, черная голова отправилась в душ и вот уже приходит, замотанная полотенцем, розовая и довольная.

— Ну что ты, что как долго! — обижается белая. — Я уже затрахалась здесь одна. Дядя Федор приходил, передал тебе лекции по химии и шоколадку… И Таньке шоколадку. Таньке — две.