РИЧАРД ФЛАНАГАН - КНИГА РЫБ ГОУЛДА

Когда же письма мисс Анны не то истощились, не то утратили выразительность, лейтенант Летборг велел Йоргену Йоргенсену изобрести что-то похлеще. Тут я впервые столкнулся с невероятной способностью Старого Викинга выдумывать самые немыслимые небылицы. Так, он сочинил диалоги мисс Анны с величайшими умами Европы: Гёте, Мицкевичем, Пушкиным, причём последний, оказывается, восславил деяния брата мисс Анны в следующих строках:

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно,

Ногою твёрдой встать при море.

Я начертал их в парадной столовой красными буквами — с тем, чтобы всякий сразу понял, сколь они важны, ибо, в отличие от моей прежней работы, связанной с рыбами, тут, во дворце, постоянно требовалось всё выделять и подчёркивать.

Рассказывали, будто Комендант, совершавший на следующий день инспекционный обход, так расчувствовался при виде стихов, что из прорези его маски выкатилась скупая слеза и янтарного каплей заскользила по сверкающей золотой поверхности.

Строки же Гёте, написанные, как мы все понимали, в горячке, связанной с коротким визитом поэта в Лондон, где его посетила страсть, которая, разумеется, не могла быть утолена вечно девственною мисс Анной, я начертал пурпурным курсивом, пустив их через всё зеркало, что висело над весьма длинным тиковым туалетным столиком в дамской уборной, занимая почти всю заднюю стену:

Всё преходящее

Есть только притча;

Недостижимое

Становится реальным,

Невыразимое

Здесь обретает плоть

И Вечно Женственное

Облекает нас.

Менее эзотерические переживания содержались в повести о том, как брошенное невзначай мисс Анною замечание о великой силе туманов вдохновило некоего Нэсмита на изобретение парового молота; выдержки из неё я разместил в коридорах вперемежку с отрывками из рассказов о том, как во время пребывания мисс Анны в Европе скрипач Паганини заиграл на своей скрипке совсем по-новому — после того как провёл с нею вместе всего один божественный вечер — и полностью переосмыслил приёмы игры на оном инструменте, а также о том, как при полёте её на шаре вместе с братьями Монгольфье над городом Страсбургом находившийся в то время на земле некто Малу взглянул на неё в телескоп и ему тотчас явилась в голову потрясающая идея о поляризации света.

Это была тяжёлая работа, куда более утомительная в физическом смысле, чем следовало ожидать, но всё-таки, когда я выполнял её, дни не тянулись так долго, как в пору зарисовки проклятых рыбин. Месяцы состояли из множества писем, дни — из множества слов, и ум мой, ум Вилли Гоулда, был совершенно свободен, ничем не занят, не то что в прежнее время, когда я ощущал постоянно, как рыбы обретают над ним всё большую и большую власть, составляя какой-то коварный заговор. Да, Вилли Гоулд был счастлив тогда — настолько, насколько может быть счастлив каторжник на отдалённом острове. Но мысли его то и дело возвращались к Салли Дешёвке.

Он заводил друзей, поражал окружающих усердием и хитроумной изобретательностью. Он проявил себя непревзойдённым каллиграфом, привнеся в труд свой и тот небольшой опыт, который приобрёл, работая у каретника Палмера, и собственный, хотя и небольшой, но всё-таки подлинный талант; в одних случаях он пользовался одними заглавными буквами, прямыми и строгими, в древнеримском стиле, в других — округлыми, на итальянский манер; там, где повествовалось о великом, буквы приобретали выпуклость барельефа, тогда как в интригующих афоризмах их окружало пустое пространство стены, сквозь кою, казалось, прорастал скрытый от глаз подтекст.

Он проявлял должную скромность, говоря, что работа его проста: строки божественной мисс Анны настолько великолепны, что ложатся сами собой. Однако, по правде сказать, когда некое слово или предложение выходило у него особенно красивым, в том не было её заслуги, вовсе нет.

Когда же не осталось больше стен, которые можно было бы расписать, выяснилось, что мои усердие и подхалимство не пропали зря. Через лейтенанта Летборга мне было объявлено, что Комендант, весьма довольный моей работою, удостаивает меня чести написать серию его портретов в различных исторических позах. А до того, если я не возражаю, можно сделать несколько копий с гравюр Рубенса.

К тому времени финансовое положение острова изменилось. Фортуна отвернулась от него, и нескончаемый поток денег иссяк. Коменданту приходилось продавать всё, что можно, включая бесценную коллекцию Рубенса, дабы расплачиваться по растущим и растущим долгам с китайскими пиратами и яванскими ростовщиками, финансировавшими постройку дворца.