Сэйс Нотебоом - Филип и другие

Последний стакан выпили за Вивьен, потому что она была в Англии. Но она туда, оказывается, еще не доехала: когда мы, взявшись за руки, подошли к паспортному контролю у входа в порт, она стояла в очереди перед таможней. Оказывается, вчера ей удалось доехать только до Булони.

— Вивьен, — позвал я, — Вивьен.

Но она сказала, что я напился, и я заплакал, потому что точно знал, что это не так. Ах да, еще я хотел ее поцеловать, но она легонько оттолкнула меня и предложила помахать ей с пляжа.

— Хорошо, — сказал я, — я помашу тебе с французского пляжа.

Но я никак не мог найти этот французский пляж, кругом стояли дома, а возле гавани пляжа не было. Я спрашивал всех, где тут пляж, французский пляж, но меня не понимали; и я пошел туда, где за домами должно было быть море, и наконец нашел его, оно было спокойное и выглядело жалким из-за дождя. А Англия лежала в туманной дали, покачиваясь на волнах.

Разбудил меня гудок парома. Но это был не тот, что отходил в час и на котором уплыла Вивьен, этот был более поздний, обычно в июне в это время светло, но из-за дождя вокруг было совсем темно.

Трижды проревел паром — словно старый слон-меланхолик, — и я увидел, как он отчаливает, но на пароме не было Вивьен, я знал это, и моя рука застыла, едва поднявшись в воздух.

Я медленно встал — одежда стала тяжелой от воды, голова раскалывалась.

— Вивьен, — сказал я, — Вивьен.

И громко рассмеялся, потому что ничего от нее не получил. Я хохотал, хлопая себя руками по коленям, брызги летели во все стороны — еще бы, ведь я пролежал шесть часов под дождем, — а смеялся я потому, что мне было нехорошо, и потому, что у нее было лицо старухи, а она еще хотела, чтобы ее целовали.

И тут я почувствовал, что кто-то за мной наблюдает, и замер — чтобы ни смеха, никаких других звуков не осталось, кроме рокота волн и криков одинокой чайки.

Я повернулся и увидел ее.

На ней были узкие черные брюки из corduroy, [37] Кордюруа (фр.) , сорт «практичной» материи, которая легко стирается и не требует глажки. без молнии, и темно-серая ветровка, а под ней — черный шерстяной свитер с высоким воротником; черные по-мальчишески остриженные волосы потускнели и спутались из-за дождя. Цвет ее волос — цвет воронова крыла, и глаза, огромные и темные на узком китайском лице.

Я сразу понял, что это — та самая девочка, хотя она была больше похожа на маленького серьезного мальчик; она стояла так близко, что я мог ее коснуться; я прекрасно видел, как она приоткрыла рот, словно собираясь сказать что-то, но я шевельнулся, и она вдруг шагнула назад и побежала прочь. Взобравшись на дюну, она на секунду обернулась и посмотрела на меня. Я не стал ее преследовать, в мокрой, тяжелой одежде далеко не убежишь.

— Не уходи, — позвал я, — не уходи, подожди меня.

Но она исчезла за дюной — и я остался наедине с песком и морем.

Медленно двинулся я назад, по ее следам, пока не вышел на улицу.

Так началась моя погоня за нею. Потом стало труднее.

Вначале еще можно было различить ее следы на мокром песке в дюнах Кале, потом были люди, которые видели ее в Люксембурге, или в Париже, или в Пизе, какая, собственно, разница — где. Эта история… я однажды рассказал ее приятелю, но, заметьте, в третьем лице: и медленно двинулся он назад, по ее следам — теперь речь шла о ком-то другом, не обо мне, мне не хотелось, чтобы это случилось со мной.

Кто-то другой, а не я, добравшись наконец до Обержа, услышал, что она явилась сюда поздно ночью, самой последней, — и успела снова пуститься в путь. Куда? Куда — не знал никто, потому что в гостевой книге она ответила на этот вопрос знаком вопроса. Другой, не я, написал на листе бумаги названия крупных европейских городов, закрыв глаза, ткнул в этот лист пальцем, попал в Брюссель и назавтра отправился (понимая, что происходит это именно со мной) ловить попутку из Кале в Дюнкерк.

Почему? Почему я не сижу, как другие, в конторе, а стою под дождем у дороги? Дорога, я прекрасно знаю теперь, что такое дорога, потому что увидел ее и узнал; благодатная, красная или розовая на восходе и на закате, ведущая в никуда, к объятому дождем горизонту; шершавая и потрескавшаяся, покрытая въедливой пылью, которая оседает на моем платье, и я вдыхаю ее; или ползущая вверх и срывающаяся вниз, с лицом тверже, чем окружающие горы; молитвы дорог в таинственных лесах или неожиданное превращение дневной дороги в ночную, со всей положенной этому делу тоской; все дороги проложены для того, чтобы по ним идти, когда ты шел долго-долго и устал. Устал.