Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

— Потому что мудаки оба, — ответил за Юлика Гвидон, — вот и весь ответ. А детали не имеют значения, — и прижал к себе Приску.

Так они сидели ещё с полчаса, двумя соединившимися парами, в лондонской квартире Харперов, перебирая фотки, до тех пор, пока не вернулась из консерватории Норка. Она разделась в прихожей и крикнула в гостиную:

— Мамми, есть не буду, два биг-мака убрала! Только чай, о'кей? С молоком!

Триш крикнула в ответ, не выходя из гостиной:

— Одна пить будешь или с дэдди?

— А?

— Я спросила тебя, — Триш поднялась, оторвав себя от Юлика, подошла к дверям гостиной и повторила вопрос, отчётливо выговаривая слова по-русски, — ты чай будешь пить одна или с папой?

Норка замерла, сообразив вдруг, что на шутку интонация не тянет, и вообще, то, что происходит сейчас, как-то уж больно выламывается из привычек её матери. Она удивлённо посмотрела на Триш, ожидая пояснений, но увидала уже не её, а Юлика, собственного отца, выходящего в прихожую навстречу дочери. И тогда она заорала:

— Daddy, daddy!!! This is unbelievable!!! I would have never expected this!!! — и бросилась к нему на шею. Последний метр летела уже по воздуху. Влетела в него так, что оба завалились на пол. А потом долго и неуклюже пытались подняться на ноги, стараясь обнять друг друга. Триш не выдержала и разрыдалась. Прис, наблюдая картину, тоже пустила слезу. Гвидон мужественно держался до последнего, но не удержался и присоединился к жене. Счастливая драма разрешилась приходом Ниццы, которая, войдя и обозрев мизансцену, успокоительно произнесла:

— Так, все живы, это главное. Значит, ещё долго проживёте. Все проживём! А теперь, пожалуйста, одеваемся и за мной, у меня стол рождественский заказан, на семерых, в «Харпер Ред Лобстер». И не бойтесь, дорогие мои, лобстеры лобстерами, но гуся — гарантирую. С орехами, как просили. Боб ждёт внизу, давайте, милые, давайте! — Одна подошла к дивану, символически протянула руки навстречу компании. И тут заметила нечто, что привлекло её внимание. Это были рассыпанные по гостиному столику жижинские фотографии. Она взяла одну, всмотрелась. Затем быстро перебрала остальные. И положила обратно, никак не прокомментировав. Да и нечего было комментировать, потому что с них на неё смотрел молодой Штерингас, в том возрасте, когда они впервые увидали друг друга. Правда, с молодой, немужицкой, бородой и такими же юными усами. С волосами длинными, забранными назад, под резинку. А вот он же, но уже с распущенными волосами. В джинсах и клетчатой ковбойке. И наконец, что совсем уж странно, он же, двадцатилетний Севка, но уже в чёрном подряснике, с руками, соединёнными на груди, рядом с пожилым попом в рясе.

Она посмотрела на часы.

— Ну что, готовы? Тогда вперёд, мои хорошие!!! А завтра с утра начнём показывать вам Лондон. Нет на земле места прекрасней, чем Лондон в Рождество. Если, конечно, не сравнивать его с Жижей в Новый год!

Они провели в Лондоне две недели. Две счастливейшие недели своей жизни. Основное время пребывания пришлось на рождественские каникулы и отпуска для жителей Британии, и поэтому получилось так, что они практически не расставались. Составили график ближайшей жизни и, чтобы захватить побольше, старались не нарушать его, даже когда очень хотелось. А хотелось всего: музеев и подземки, гуляний по улицам и гостевых визитов, чаёв и пудингов, диковинных магазинов и двухэтажных автобусов, средневековых соборов и смены караулы у дворца её величества. А также покататься на чёрном такси с правым рулём и потыкать пальцем в кнопки красной телефонной будки.

Постарались успеть и с гостевыми визитами. С самого начала прикидывали относительно Кембриджа и Севы, но тот был в отъезде — что-то, связанное с номинацией на очередную премию, на этот раз наиболее престижную — Ласкеровскую, за «Разработку генно-инженерных подходов для получения сортов злаков, устойчивых к вредителям», кажется, так он говорил. В общем, не поехали. Вместо этого с удовольствием прокатились в зимний Оксфорд — решили, получится не хуже зимнего Кембриджа.

Завершающий визит, в предпоследний день, был к Хоффманам. Престарелые родители Боба были счастливы. Решили в силу семейной традиции собрать родню с обеих сторон: немецких евреев, сбежавших от Гитлера и последующего коммунизма, и греческую часть, по маминой линии, покинувшую родную, но не слишком богатую землю в поисках лучшей доли. Была в тот день и восьмидесятилетняя мисс Эльза Хоффман, тётка Боба по отцовской линии, покинувшая всё же любимую Германию сразу после рухнувшей Берлинской стены и прибывшая умирать под пригляд брата и его семьи. Хотя по виду было не сказать, что уже приготовилась к отлёту. Шварц, лишь коротко взглянув, сразу её узнал. Шею, хоть и в морщинах, талию, тонкие руки, острый и испытующий взгляд. И понял — Хоффманша! Краммовая балерина! Она ещё тогда была Хоффман. Эльза Хоффман, точно. Родня, твою мать, Бобова — во дела! И немного задёргался, хотя и было самому смешно. Вида, само собой, не подал. Лишь толкнул в бок Гвидона: