Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

— Чтоб следов не оставлять, ты понял, молодой? Ты так тоже делай, чтоб без остатков никаких. Нет тряпки — нет следа. Поал?

— Может, ещё вкатить чуток? Чтоб не психовала… — неуверенно спросил второй, не такой, судя по всему, ушлый, как первый.

— Не, не надо. На хера нам бревно-то? Нам с тобой ж и венькую надо, тёпленькую, весёленькую, чтоб всё чуяла, всю нашу ласку в себе ощущала. Так или не так? — Первый прижал правую ладонь поперёк Ниццыных губ и улыбнулся. — Давай, миленькая, давай, расслабься, раскинься помягчей. Всё ж удовольствие какое-никакое поимеешь. А в Седьмую привезём, там тебе серы вкатят — не до чего уже будет, не до любви. — Говоря эти слова, левой рукой он расстегивал ширинку брюк. Расстегнув, стащил их вниз, вместе с трусами. Затем, убрав ладонь от Ниццыного рта, двумя руками с силой развёл её ноги в стороны. В этот момент машину тряхнуло, и ком внутри её горла завалился обратно, вниз. Это дало ей возможность выдавить из себя слабый крик, но в этот же момент второй перехватил её рот, продолжая прижимать голову одной рукой. А первый… Первый, сопя и пуская слюну, уже навис над Ниццей, производя лихорадочные фрикции. Затем дёрнулся пару раз, сипло выдохнул и замер, задрав голову к потолку. Ницца лежала недвижимо, из нижней губы её сочилась кровь и стекала на край подушки.

— Б…дь! — выматерился первый, слезая с носилок и подтягивая штаны к поясу. — А вот без этого нельзя, что ли? — Он с укором глянул на бесчувственную девушку. — Ладно, давай теперь ты, а то скоро подъедем уже. — Он обошёл носилки слева и перехватил голову девушки, сменив на этом посту второго. Тот занял его прежнее место, обогнув носилки с другой стороны. Затем спустил штаны и навалился на Ниццу всем весом двухметрового тела. Ноги раздвигать ему уже не пришлось, они так и остались разведёнными.

— Давай, давай, — торопил его первый, — хватит тут антимонию разводить, сделал дело — на хер с тела. Она, вон, всё равно как неживая. Никакой тебе страсти ответной, ничего. Так, для близиру разве, и что молодая ещё, цыпа. Малотоптаная. Свежачок.

У второго процесс времени тоже особенно не занял, но, в отличие от первого, тот остался доволен.

— Не, ты зря. Она всё ж ничего. Гладкая, — и пощупал пальцем её грудь, через лифчик, — и сиськи есть, нормальные, кстати. Надо б подраздеть было побольше. А то чего мы, как козлы какие, раз-два и в дамки. Она ж, вон, сама не против, сечёшь? Даже не шелохнулась, сучка. Типа мама не горюй!

Всё, что происходило с ней дальше, запомнилось слабо, через матовую смесь густого, плотного тумана и едкого дыма с запахом карболки, хлора и не высохших до конца казённых простыней с фиолетовым штампом «Психиатрическая больница № 7 Мосгорздравотдела».

По заведённому порядку, в отработанной последовательности её сначала передали по акту, с рук на руки, по типу: пост сдан — пост принят. Затем завели в блок и раздели. Осмотрев на предмет повреждений, залили перекисью водорода прокушенную губу и увели в процедурную, где две санитарки выбрили ей низ живота. Сразу вслед за этим они же завели её в ванную и облили едва тёплой водой, сунув в руки полкуска хозяйственного мыла. В конце приёмной процедуры выдали длинную холщовую рубаху, застиранную до протёртости на стоячем воротнике. Откуда-то появилась докторша в белом халате. Спросила:

— Как зовут, помнишь? — Ницца не ответила. Она успела кое-как согреться после холодной ванны, но её всё равно продолжало бить изнутри. — Я говорю, имя твоё как? И фамилия! Чего ты помнишь, а чего не помнишь? Ты меня слышишь? — Докторша тряхнула её за руку и провела перед глазами вертикально задранным указательным пальцем, туда-сюда, проверяя реакцию на слежение. В этот момент Ницца всё поняла. До неё наконец всё дошло и стало на свои места. Она вновь была засранкой, зассыхой и девранаром. А эта тётка в халате была не врачихой. Она была Клавдией Степановной, директрисой и детдомовской мучительницей. И по этой причине нужно было обязательно крепко обнять её, так, чтобы получилось без обмана и натвердо зафиксировалось в глине. А потом — в бронзе. Навеки. Так, чтобы Гвидон остался доволен. И все чтобы тоже остались довольны, и всем понравилось то, как они обнялись с Клавдией, — всем остальным жижинским колонистам. А ещё родне и друзьям. Всем-всем: Приске, Трише, Юлику, Джону, Ироду, бабушке — Таисии Леонтьевне, Мире Борисовне, Параше, Бобу Хоффману, Кирке Богомаз и, главное, Севе. Её Севе. Но сперва надо как следует высморкаться, в Клавдию, чтобы не было так противно обнимать её за талию. Так они договорились с Гвидоном. И только по этой причине она согласилась с ней обниматься…