Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

— Так, милок, так! Живи, Ванюша, сколь получится, да радуйси! Мине Маруськя сказала, у том годи надой у ей был как у никаво, осьмнадцать литров Зорькя её кажный день давала. Значить, пасёшь не хужа Фролки. Бог тибе в помощь, Ваня, хорошия дело делаешь, добрая!

Этим словам Джон радовался как большой ребёнок. Так же по-ребячьи игриво чмокал Прасковью в щёку, после чего галантно целовал руку Мире Борисовне.

После двух часов застолья, разгорячённые праздником, ёлкой и водкой с шипучкой, надевали валенки, укутывались в тёплое, прихватывали выпить и топали по морозу на другую сторону глиняного оврага. Один год — Шварцы, кроме Юлика, но с Иродом — к Иконниковым. Другой год — наоборот, те — к Шварцам, но без Гвидона. На доедалки, допивалки и родственное соседское веселье. В такие моменты чуть затуманенная Мира Борисовна оживлялась, не скрывая удовольствия от предстоящего похода в гости. Параша, заодно с хозяйкой, тоже не кручинилась. Ну, про неё и так было понятно: и Гвидон, и Присонька были ей, считай, как родные, за столько-то лет. А к мальчикам обоим так вообще, начиная с тридцать девятого, кажись, любовь тянулась взаимная, как туда, так и оттуда. Обычно усаживались не случайно. Мира Борисовна — в центре композиции, по бокам, слева и справа от неё располагались Джон Харпер и Таисия Леонтьевна. С Харпером она любила поговорить, вернее, продолжить начавшийся через овраг разговор, ещё до боя кремлёвских курантов по всесоюзному радио. Ей нравилось, что Джон, одетый по такому случаю в белоснежную рубашку с затянутым под горло шёлковым шарфиком, красиво ухаживал, подливал игристого, был очаровательно вежлив и предупредителен, несмотря на то что к этому времени уже, как правило, был изрядно пьян. Странно, но такое его состояние никогда ей не было противным, а скорей даже умиляло и подталкивало к проявлению забытого материнского чувства. Иногда стала замечать, что в разговорах с ним использует такие речевые обороты и словесные ответвления, как: «милый», «что вы, что вы, мой дорогой», «ах, право, не стоит утруждаться» и всякое тому подобное, изжитое в себе предыдущей жизнью, но отчего-то просыпающееся раз в году, в эту чудную новогоднюю ночь, в этой славной, Богом забытой Жиже, где поселился её талантливый мальчик Юлик.

Таисию Леонтьевну, как она заметила в самый первый раз, когда её привезли в Жижу, сажали рядом с ней не случайно. Прежде всего, этого хотела Прис, трепетно опекавшая мать Гвидона. Да и Триш не желала разобщенности между свекровями. Обе чувствовали — так нужно. Давно обратили внимание на отношения женщин, которые так и не выстроились за все годы прошлой дружбы Гвидона и Юлика, начиная ещё со школьных лет. И если прежде это было терпимо и не доставляло особых неудобств, то при нынешнем «колониальном» проживании такое неудобное несходство характеров стало недопустимым. Сама Таисия Иконникова ничего против Миры Борисовны не имела. Испытывала, однако, лёгкое удивление, что мама Юлика постоянно и довольно агрессивно дистанцировалась от неё, не сильно любя ученика Иконникова, хотя о том, что их дети лучшие друзья, знала всегда. Ну и вражеский настрой, якобы от неё исходящий, вкупе с беспартийностью и интеллигентским безволием, заодно адресовала себе лично. И действительно, что ж за семья такая — кроме вечного этого Пушкина никакой идеологии и порядка. На самом деле приблизительно так Мира Шварц и думала об Иконниковых, определяя для себя поведенческие срывы сына как результат неудачного выбора самого близкого друга. Ну, а мама эта его, Таисия Леонтьевна, представительница неясной интеллигентской породы, просто шла уже заодно, паровозиком, прицепным, попутно.

А тут, в колонии этой жижинской, по прошествии лет, выясняется, что и не такая уж эта Таисия Леонтьевна чужеродная особа, и вовсе не занюханная старомодница-аристократка, а вполне симптичная пожилая женщина, с тёплым приятным взглядом, вежливой, чуть застенчивой улыбкой, явным чувством юмора и мягкими, ласкающими слух оборотами речи. Тогда и улеглись в ней по-новому услышанные эти ранее изжитые «не стоит благодарности», «позвольте вам помочь», «сделайте милость», «вы не окажете услугу»…

Через час или чуть более Джон медленно выплывал из ставшей привычной разговорной акватории, проваливаясь сознанием в иные эмпирии, и тогда наступала очередь дам, Миры Борисовны и Таисии Леонтьевны, обменяться первыми вежливыми репликами, уже прицельно, предполагая неспешное развитие беседы и деликатный настрой на приятный диалог. В этот момент обе, как бы сговорившись загодя, обретали себя заново в попытке скомпенсировать многолетний простой, болезненный и бессмысленный. Плавно, уступая друг другу в разговоре, так чтобы ненароком не затронуть обидную струну, выбирали свои неоттоптанные прошлой жизнью километры, делая короткие остановки на тосты и улыбчивые кивания головой навстречу друг другу, вновь неторопливо, понимая, что в очередной раз придётся повстречаться лишь через год, не раньше. Если только, не дай бог, не случится чего до очередного похода через глиняный овраг. Правда, одну тему не затрагивали никогда — отношения детей, как и почему сложилось их взаимное отчуждение и что следует всем им в этой связи делать.