Захар Прилепин - Десятка

Страшно и сладко узнать в нем себя. Так собака вспоминает в себе волка.

Я глянул вперед на темную дорогу в мазках призрачного огня. Там, впереди, было шевеление какой-то каши. Я вглядывался. Навстречу неслось приветливо: гавк-гавк-гавк…

Я поспешил вернуться за калитку.

Во дворе по-прежнему спасали Петю. Сейчас Аня лила ему йод из склянки в месиво локтя и по ноге. Штанина его была завернута, открывая сырое мясцо голени. Петя скрипел зубами, Ульяна светила.

Я выхватил у нее фонарь. На круглом стекле алела крепкая капелька огненной крови.

Я поднес фонарь к подбородку и оскалился. Ни капли брезгливости. Один кураж! Подсветка снизу вверх делает рожу жуткой.

— Ха!

Аня отшатнулась, склянка упала в темноту.

— Отдай! — закричала Ульяна.

Я скалился и рычал.

Петя всхлипнул.

Ульяна с внезапной сердитой силой навалилась на меня, выкрутила фонарь, встряхнула.

Капля растянулась по стеклу.

Свет стал мутно-рыжим.

Это было в мае, в Москве.

Молочная капля ползла по Аниной смуглой просторной груди, пропитывая кожу, теряя белизну. Меня заводила осторожность, которая от нас требовалась. Мне хотелось глубоко в ее ошпаренное нутро, где было нагло и грубо, но хлипко и пугливо. Ее уже можно было сотрясать, слегонца. Она лежала передо мной, готовая, как невеста.

Дорога была скользкой и чистой.

— Ой, потише!

Я остановился. Снова двинулся. И снова. Она задышала сильнее. Трясти ее надо было бережно и вкрадчиво. Не разгуляй ее, не рванись жадно. Будь прохладен.

Я лежал в ней, наслаждаясь невесомостью, и гладил правую тяжелую грудь. Сдавил сосок. Капля молока, зрелая, резво выкатилась и побежала, делаясь невидимой, превращаясь в каплю озноба.

Так бывает даже с самым ярким событием — чем дальше, тем оно бесцветнее, пока не сольется с пустотой.

Звонок в дверь. Я подскочил.

— Уже пора? — Аня была недовольна.

Это приехал Вася. Он остался в носках и проследовал за мной в комнату.

Аня, наспех одевшись, оглаживала постель. Ребенок лежал на дне мелководного прозрачного сна за толстыми деревянными прутьями. Вася наклонился, и губы его поползли умиленно. А разве можно не умилиться тому, чье личико под немой пеленой сна, этой синей соске, подрагивающей, как поплавок, этой люльке, похожей на легковесную ладью?

Васины губы разошлись, обнажив белую зависть:

— Везет ему, крещеный! В таком возрасте, если умрешь, сразу в рай. Главное — покрестить успели!

— Что? — изумилась Аня.

— Не шути так… — Я смял его выше локтя и повлек от колыбели. — Попьем чайку!

— Да вы не думайте, — Вася смешливо упирался. — Он до ста доживет. Умрет монахом-отшельником…

— Чай черный, зеленый? — Аня дернула его за другую руку, и мы перешли на кухню.

Вася не садился, он вращал глазами, что-то выискивая в воздухе. Наконец он поймал бумажную иконку Николы, приставленную к вазе, у потолка, на висячем шкафчике, и глаза его посвежели.

— Кто молитву читает?

— Какую молитву? — не поняла Аня.

— Ты же чтец, — сказал я.

Он перекрестился и начал «Отче наш». Громким, четким голосом. «Приидет царствие» — во рту прокатились две выпуклые «р».

— Особо нет ничего, — заметил я виновато.

— Что Бог послал… — Вася поднес к зубам бублик, отхватил, зажевал с убывающим хрустом.

— А кто его знает — есть он или нет, Бог, — вдруг сказала Аня.

Вася исказился. Губы спрятались в нитку. Он прожевал. Заговорил понуро и твердо:

— Так. Там в машине Любка моя. Прошу при ней ни слова в таком роде. Прошу. — Он отложил половинку бублика на скатерть и теперь переводил серебристые страдающие глаза с меня на жену. — Как молоды мы были! И я таким же был. Оба родителя не верили. Мать до сих пор церкви противится. Еле ее уламываю раз в месяц ходить.

— Может, еще уверует… — вздохнула Аня, гася раздор.

— Уверует… — передразнил Вася. — А что такое вера? Это уверенность. Уверенность — это не идея. Это истина. Главное — все доступно! Ты сделал шаг — Бог два. Ты руку протянул — у тебя меч в руке.

— Меч? — спросила Аня тревожно. — А любовь? — спросила она чуть томно.

— «Любовь, любовь» — говорят они, а любви не имеют… Скажи обмазывающим стену грязью, что она упадет! Кто не крестится — тот осужден будет!.. — он распалялся. — Я был язычником до тридцати семи лет. Школа, армия, институт, женитьба, ребенок, Америка. А Бог смотрел и ждал. Однажды зашел я в Интернете на один сайт православный. Скучал я по России, начал смотреть. Кликнул раздел «Русские иконы». Той ночью мне явился Спаситель. Прямо как с иконы. Волосы прямые, будто влажные. Хлеб дает. Помню даже какой! Бородинский! Зерна, и запах душистый, не спутаешь. «Ешь!» Я проснулся среди ночи. До утра в ванной отмокал, глаз не сомкнул и знал уже ясно, что с новым днем начнется новая жизнь. Я понял: пора! В тот же день стал готовиться к возвращению. Через месяц я был алтарником в Москве.