Михаил Нисенбаум - Теплые вещи

Я смотрел во все глаза туда же, куда и он: в черное холодное окно.

Казалось, ничего сильнее и точнее этих стихов я никогда не слышал. Обличать, бросать вызов большей части человечества без страха, без предрассудков!

Взяв со стола вилку, Слава с сочным всхлипом вогнал ее в арбуз.

– Ты книжки-то не посмотрел, – сказал он своим обычным голосом безо всякого перехода.

– Вы говорите, Саша Черный? Этот поэт...

– Ну да.

Он открыл дверцу стенного шкафа. Там, между стопкой чистого белья и электроутюгом лежали книги. Слава вынул их и протянул мне. Я был так потрясен стихами, что китайская философия показалась мне сейчас не важной. Я вертел два желтых томика и один черный, открывал их... Глаза не видели ничего, воображение летело в иное пространство. Пророчество, борьба против всех, одиночество – вот что было там. Кто-то (наверное, я) видит истину, говорит с Богом, бежит от людей... Отсветы огненных языков... Люди преследуют, окружают...

– Так что, возьмешь книжки? – услышал я Славин вопрос, отнявший меня у беснующихся толп гонителей.

– Знаете, я... Я еще зайду потом. А вам, кстати, Маяковский нравится?

– Маяковский – слабак, – сказал Слава, выставляя подбородок, точно древнеримский император, позирующий перед древнегреческим скульптором.

«Вот тебе и кстати», – подумал я и пошел домой.

Утро подняло меня, как кран поднимает со дна реки разбитую затонувшую машину. Больная тяжесть гулко заливала кости и глаза. «Не надо было вчера бежать».

Из последних сил отбившись от завтрака и получив от мамы очередной пожизненный диагноз, я выпил немного кофе с лимоном, натянул поверх свитера джинсовую куртку и пошел на работу. Хмуро морщились лужи, кусты не могли поднять головы от сильного ветра.

Николай Демьяныч, не поздоровавшись, позвал меня зайти к нему в кабинет. В кабинете ярко болел свет.

– Михаил, мы поручили тебе ответственную работу, отнеслись, как говорится, с доверием...

– А что случилось? – у меня сразу, как по сигналу, сильнее заболела голова.

– Так же нельзя! Это работа. Это не дело, черт его! Нас всех отсюда повыгоняют к чертовой матери!

Болящей головой я пытался сообразить, о чем он говорит, прокручивал, что было сил, в сознании последние задания и работы. Вчера я вырезал пенопластовые буквы и расписывал щиты для трех богатырей. Щиты получились как настоящие, с выпуклыми бляхами под кованую медь, со славянскими солнцами. Позавчера... Позавчера я оформлял гигантский диплом для победителей смотра цеховой самодеятельности. Может, контуры у эмблемы на лицевой стороне... Грубовато? Не помню.

– Знаешь, что такое партийная дициплина? – продолжал Николай Демьяныч. – Ты ведь был в комсомоле!

«Мне и обычной дисциплины много. На кой мне еще и партийная!» – огрызнулся я внутренним голосом.

– Да что такое-то? – тревожно спросил мой обычный голос.

– А вот пойдем-ка, – сказал Николай Демьяныч тоном Авраама, приглашающего Исаака пройтись.

– Куда?

– На сцену, куда!

«Господи!» – пролепетал внутренний голос. Мы рывком покинули мастерскую и резко пошли на сцену, точно в атаку на неприятеля. На сцене пришлось сбавить темп из-за темноты. В кармане Николай Демьяныч, чертыхаясь, полез за избушку на курьих ножках и с мягким грохотком вытянул оттуда слабо видимый кумачовый транспарант

«ПРИВЕТ УЧАСТНИКАМ

XYII РАЙОННОЙ ПАРТИЙНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ!»

Тот самый.

Сердце билось прямо в больной моей голове.

– Это что? Что это? – начальник ткнул в номер конференции.

– Что? Транспарант. Вы же его уже смотрели...

– Ты что написал? Это же партийная конференция!!! – он повысил тон, но приглушил голос.

– Николай Демьяныч, вы же смотрели, проверяли... И притом...

– Ты же меня подводишь, с тебя-то что, как с гуся вода!

– ...я предлагал переделать...

– А меня вплоть до исключения из рядов партии!

– Но Николай Демьяныч, все же прошло, никто не обратил внимания...

– А если кто-то увидел и пока просто молчит? Или сказал кому надо?

– Да что говорить? Что там такого?

– Это же политическое дело! – полушепотом бесновался Николай Демьяныч. – Написать слово из трех букв на ло-зун-ге! На красном, чтоб тебя, стяге!

– Да где тут слово? Нету! Это игра воображения и все, – оправдывался я, в отчаянье понимая, что, однажды вообразив это слово, люди будут видеть его здесь всегда.