Глядеть за горизонт была любимая игра воображения. С год назад Вялкин научил меня делать выкраски. На маленькую, размером чуть больше автобусного билета полоску наносилась с одной стороны нужная краска, а с другой – цинковые белила, они встречались посередине картонки и плавно переходили друг в друга. У меня было уже около сорока таких выкрасок. На них было хорошо видно, чем отличаются друг от друга волконскоит, разные охры, земли, кадмии и кобальты, чего можно ждать от краски в разбеле. Вид краски, озаренной белизною, действовал завораживающе: это был рассвет в никому не известных заповедных странах, так что каждая выкраска уже была крохотной картиной.
Со временем я стал нарушать порядок: вместо белил на картонках стали появляться то стронциановая желтая, то титановая зеленая, то светлые кадмии. Переход от краски к краске я тоже делал не всегда ровный, менял направление мазков или просто резко чиркал кистью по поверхности. Вот так и выходило, что на картонке был виден какой-то горизонт. Что это был за горизонт, что было за ним? Я так погружался в эти мысли, что забывал обо всех делах. Кстати, совсем не обязательно было смотреть на выкраски: любое сочетание двух цветов или тонов вело к тому же – перед глазами открывался уходящий вдаль пустынный пейзаж.
Перед тем как лечь в постель, я отдернул штору, выключил свет и несколько минут смотрел через окно на мою башенку, уже почти слившуюся с холодным ночным небом. Закрывая глаза, я представил, как поднимаюсь туда по винтовой лестнице, высоко держа красный китайский фонарик, издалека похожий на огненную ягоду. Сквозь сон было слышно начало дождя.
* * *
Утром асфальт чернел вздрагивающей водой. Опавшие рябые листья блестели, точно рыбки. Меня разбудил отец, который успел побегать трусцой по парку, отстоять очередь в молочном и отоварить талоны на масло.
Хотя я пришел во Дворец вовремя, мне не удалось оказаться в мастерской раньше Николая Демьяныча. Жаль, было бы эффектно: вчера ушел последним, сегодня явился ни свет ни заря, а то и вовсе не уходил. Мы отправились на сцену, главный зажег дежурки, а я пыхтя вытащил из кармана транспарант:
«ПРИВЕТ УЧАСТНИКАМ
XYII РАЙОННОЙ ПАРТИЙНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ!»
Николай Демьяныч посмотрел на кумач. Потом спустился в зал, дошел до поперечного прохода, долго смотрел на мой труд издалека, щурился и наклонял голову.
– Ну что, Николай Демьяныч? – не выдержал я (по залу полетело гулкое эхо).
– По-хорошему надо бы заново писать, – задумчиво ответил Николай Демьяныч, поднявшись на сцену. – Хотя издалека вроде и ничего.
– Может, лоскуток опять нашить? – предложил я – Я напишу новые циферки.
– Уже крепить надо, к обеду придут проверять, – голос у него был расстроенный.
– Николай Демьяныч...
– Мокеичу бы показать... Или Свежинской... – (Свежинская была директором Дворца.)
Я поежился... Мокееву никогда ничего не нравится, а директриса сразу поймет, какой из меня оформитель... Главхуд велел подождать и пошел куда-то звонить. Я остался на сцене. Какими прекрасными и строгими казались все буквы на транспаранте, кроме моих! Мероприятие было важное, у Дворца могли быть неприятности... Потом опять же отец... Что за дела! Быть знаменитым некрасиво!
Я стоял на сцене великолепного дворца и чувствовал себя единственной фальшивой нотой в торжественной симфонии тайгульского порядка.
Тут за кулисами раздалась знакомая поступь, и на сцену вымаршировал Виктор Вялкин, помахивающий длинным зонтом, как развязный франт-банкир. Не хватало только глянцевых черных туфель и белого шарфа. А также дам с букетами фиалок и оркестра пожарных в парадных тужурках.
– Здрассьте, молодой чек! – сказал он с апломбом.
– Привет. У тебя что, работы в клубе нет?
Вообще-то я всегда был рад видеть Вялкина, смотрел на него снизу вверх и с обожанием, но сейчас, честное слово, было не до него.
– Дела, коллега, дела... – Вялкин любил эту интонацию не то адвоката, не то статского советника из какой-нибудь старорежимной пиесы. – А что это за слово из трех букв вы вписали? Это что, милсдарь, политическая диверсия?
– Какое еще слово? – промямлил я, холодея.
– Хе-хе, тут вот черточку да точечку пририсовать – и готово, – он указал зонтом на цифры. – Демьяныч-то видел?
– Витя, не надо, не говори ему!
– Ну... Мое молчание, хе-хе, имеет, тэсэзэть, цену. Да-с.
– Ну тогда говори...
Тут из-за кулис появились Николай Демьяныч, а с ним пожарник Никишкин и Паша, рабочий сцены. На сцене сразу запахло мазью Вишневского. У Паши, высокого парня лет двадцати, который в любое время дня казался преждевременно разбуженным, всегда было что-нибудь забинтовано или заклеено пластырем. В крайнем случае, замазано зеленкой. Сейчас он ходил с забинтованным запястьем. На бинте было желтоватое жирное пятно.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу