Джурахон Маматов - Памирские рассказы

Проделанная на склоне горы, она длинными зигзагами постепенно поднималась вверх. Река, вдоль которой мы двигались вначале, незаметно превращалась в тонкую белую полоску, и мы перестали слышать ее шум вовсе. Казалось, что наблюдаешь за ней из самолёта, набирающего высоту. По пути мы вдыхали аромат тысячи трав и цветов, разогретых утренним солнцем. Даже больше – пряный воздух сам вливался в ваши легкие, и становилось легко-легко. Говорят же, что горный воздух лечит, и это наверняка правда. В синем небе над нами проплывали белоснежные облака, а за ними виднелись высоченные пики, покрытые вечными снегами. Казалось, что они находились совсем близко. Но это обман зрения. Они были очень далеко. Человека, приехавшего сюда из города, в первую очередь удивляет тишина. Нет машин, суеты, нет городского шума, слышны лишь голоса птиц.

Мехриддин шёл немного впереди, глядя себе под ноги. А куда ему ещё смотреть: он здесь вырос и каждый день любуется этой красотой, и ничто его уже не удивляет. Наоборот, его удивляю я. Когда я останавливаюсь и долго гляжу на какую-нибудь снежную вершину на противоположной стороне горного ущелья, он с вопросом смотрит на меня своими темно-синими глазами, медленно переводя их то на меня, то на объект моего интереса. Он наверняка думает: «Чудаки всё-таки эти городские». Если я слишком уж долго засматриваюсь, он просто отходит в сторонку, присаживается на один из валунов и внимательно разглядывает свои кроссовки, то расшнуровывая, то зашнуровывая их снова в терпеливом ожидании. Горцы вообще народ спокойный и терпеливый.

Так мы шли около часа. Слева от нас находился пологий склон горы, покрытый травой и разноцветьем, а справа – местами пологий скат или резкий обрыв. Ближе к Хуфу (там, где написано «Хуш омадед», то есть «Добро пожаловать») нам стали встречаться тополиные рощи, и мы решили немного отдохнуть у свежего источника («чашма» по-таджикски – прим. автора). Мехриддин присел на травку под кустом чёрной смородины, развязал рюкзак, достал оттуда свежие лепёшки с паем и помидорами и, взглянув на меня, весело сказал: «Обед готов».

Я тоже присел к импровизированному дастархану. Взяв кусок лепёшки, макнул в пай. Нет ничего вкуснее, чем поесть свежий пай с лепёшкой среди памирских гор. Ни в одном ресторане не бывает так вкусно, как здесь.

Находившийся рядом куст смородины только-только как начал цвести, поэтому был слышен гул пчёл, круживших вокруг него. Выпив водички из источника, Мехриддин соорудил из рюкзака подушечку и прилёг. Я тоже последовал его примеру. Высоко в небе светило яркое солнце, цвела смородина, гудели пчёлы, пахло травой – идиллия.

Я взглянул на дорогу, по которой мы поднимались. Как и все горные тропы, она сурово красива и непредсказуема. В любой момент камнепад («тарма» по-таджикски – прим. автора) может разрушить её, и кишлак окажется надолго отрезан от внешнего мира: другого пути нет. В старину так и бывало – запасались едой летом, а потом люди всю зиму жили в совершенной изоляции до весны.

Глядя на эту дорогу, я вспомнил случай, прочитанный в книге востоковеда и этнографа Михаила Андреева «Таджики долины Хуф». Расскажу вкратце, своими словами.

Это было давным-давно, то ли в конце девятнадцатого, то ли в начале двадцатого века.

Стоял жаркий августовский день. Около дюжины всадников-афганцев быстро, украдкой поднимались по дороге в Хуф. Эта была та же самая дорога, по которой мы совершали восхождение с Мехриддином. Руководил этой группой известный афганский бай Саидбек. Он ехал на рыжем коне впереди группы и, оглядываясь назад, часто повторял: «Не шумите, болваны».

Всадники поутихли: они побаивались своего предводителя. Саидбек был свиреп и безжалостен. Он был одет в черный шерстяной зипун. На голове – небольшой тюрбан темно красного цвета. Чёрная густая борода ниспадала на грудь. От постоянного курения банга белки его глаз всегда были покрасневшими. Когда Саидбек разговаривал, можно было заметить, что у него не хватало двух передних зубов.

Приблизившись к кишлаку, всадники спешились и повели своих лошадей за уздечки, чтобы их не заметили из селения.

– Даврон, держи мою лошадь, – злобно крикнул Саидбек худому длиннолицему парню лет двадцати пяти, который постоянно находился рядом.

– Музаффар идёт со мной – остальные остаются здесь и без моей команды не двигаются, – свирепо добавил он.

– Итоат Соиб, итоат Соиб (Слушаюсь хозяин, слушаюсь хозяин – язык дари), – послышались тихие и робкие голоса афганцев и они, переговариваясь шёпотом, присели у своих лошадей.