Елена Катишонок - Когда уходит человек

Он заметил, что Леонелла поменяла прическу. Челка и короткие, только-только прикрывающие уши, волосы делали ее моложе. Голубой вязаный шарф, родственник шапочки, шел к ее глазам, усталым, но не постаревшим. Или Бергману так казалось? Чтобы не смущать пристальным рассматриванием, переводил взгляд на картину, где над каналом сквозь туман темнел знакомый мостик, то на столик — вместо скатерти он был наивно украшен бумажной салфеткой, вырезанной по трафарету наподобие снежинок, которые вырезают под Новый год.

Кофе оказался горячим, и Бергман по-мальчишески радовался, что можно продлить неожиданную встречу. Буфетчица принесла для Леонеллы шоколадное пирожное, похожее на аккуратную могилку. Сходство усугублялось тонкой пластинкой шоколада, опирающейся на холмик из крема.

Говорила главным образом Леонелла — вернее, отвечала на его вопросы, и каждый ответ если не приближал их друг к другу, то зачеркивал, по крайней мере, год за годом время — от Кайзервальда до сегодняшнего осеннего вечера, так что можно было притвориться, будто виделись совсем недавно.

— …да уж невеста, — продолжая говорить, Леонелла копнула пирожное ложечкой, — двадцать один год; я никак не могу привыкнуть.

Вошли двое парней, по виду студенты, и с ними девушка в туго перетянутом пальто. Стало громко и холодно.

— Дверь кто будет закрывать? — протяжно крикнула буфетчица, но Макс уже поднялся и шагнул к выходу.

— Бетти, должно быть, в институте? — спросил, вернувшись за столик.

— Техникум окончила. Работает по распределению на «Искре». Тоже экономист, как отец.

Про Роберта он уже знал. Леонелла рассказала о приезде соседки Ирмы с детьми и бесплодной попытке вернуться в дом.

— Ей объяснили, что квартира, мол, ведомственная. По-моему, дело не в этом — просто не хотят прописывать.

— А где она сейчас?

— Устроилась работать на взморье, в какой-то дом отдыха; ей с дочкой комнату дали. Сын пошел на завод — там хотя бы общежитие.

И добавила:

— Она очень славная, Ирма. Я совсем не знала ее прежде.

Я люблю вас, хотел сказать Бергман, но сказал другое:

— Разве мы знали что-то друг о друге… прежде? Правда, я был знаком с доктором Ганичем, дантистом. Вы встречаете его? Они на четвертом этаже; вот квартиру забыл…

Выяснилось, что Ганич давно живет где-то в другом месте. Учитель тоже, хотя учитель появлялся и собирался переезжать, но что-то помешало, видимо…

— Давайте, еще кофе закажем? А то мне это пирожное не одолеть, — Леонелла засмеялась.

Как он мог столько лет жить без ее смеха?!

— С тех пор как Лайма умерла, — Леонелла подцепила шоколадную розу из крема, — и дядюшка Ян уехал, дом очень изменился. Вот придете, сами увидите. Если бы не привычка, я тоже сменила бы квартиру, честное слово.

Народ прибывал — в основном, молодые пары. Он подал Леонелле пальто. Дважды проверил, не выронил ли случайно из кармана блокнот: там был записан номер телефона, который он и так сразу запомнил.

На улице было темно, холодно и безветренно. Ветка клена перечеркивала тусклый фонарь, на ветке неподвижно торчал лист со скрюченными, точно обуглившимися, краями. Из-за угла вывернуло такси. Внутри пахло табачным дымом. Как назло, все светофоры приветливо включали зеленый, поэтому доехали печально быстро. Милая, подумал он, подавая Леонелле руку.

Очень не хотелось уходить.

— Так смотрите же: мы с дочкой будем ждать!

А вот возьму и позвоню, подумал Бергман. На Рождество, например.

Он поднял глаза на освещенные окна и спросил:

— Скажите, а… кто теперь рядом с вами, где жил нотариус?

Леонелла досадливо поморщилась:

— Представьте: опять жиды.

Каждое лето Штейны отправляли детей к родственникам на Украину. Родственники — пожилая бездетная пара, Дуся и Наум, души не чаяли в близнецах и сразу же начинали их безудержно кормить. К этому действу супруги истово готовились весь год, и, если бы не быстротечность трехмесячных летних каникул да беготня с соседскими детьми, по недосмотру тети Дуси, боявшейся отойти от плиты, страшно представить, чем бы это могло кончиться. Любящие родственники регулярно приезжали в гости к Штейнам, обычно ближе к зиме. Примерно за неделю до этого события с антресолей снимали портреты тети Дуси и дяди Наума, обтирали пыль и вешали в гостиной. Глаз быстро привыкал к родным упитанным лицам, и казалось, портреты висели всегда. Когда родственники уезжали, портреты отправлялись обратно на антресоли, и какое-то время взгляд недоуменно блуждал от одной акварели со Старым Городом к другой, словно пытаясь отыскать за тонкими стрельчатыми шпилями солидные, полнокровные лица тети Дуси и дяди Наума.