Владимир Орлов - Лягушки

Жутковато стало Ковригину.

И что это ещё за "Заросший пруд"? Не наш ли ужасный Зыкей надзирает над ним? Стоило ли в таком случае ехать Ковригину в Средний Синежтур?

Что гадать? Уже приехал… Но, рассудил Ковригин, даже если бы его взволновали сейчас шахматные красавицы, вступать с ними в игры вышло бы глупостью. Да и не хотелось. То ли устал он с дороги, то ли ослаб естеством, но вот не хотелось. При этом его уже не пугали ни топи, ни заросшие пруды, ни кавказские ущелья. Напротив, притягивали его к себе. Останавливало же Ковригина некое предчувствие.

Будто бы следовало поберечь себя. Будто бы впереди, по улице и за углом, его поджидало событие, участие в каком должно было оказаться куда важнее лягушачье-шахматных забав.

И предчувствие Ковригина не обмануло…

У дверей в зал Тортиллы его подхватил под руку гарсон. Словно бы пребывал здесь в засаде. А ведь мог, исполняя очерченные промыслом функции, препроводить Ковригина к выходам в туманы, болота и трясины. Нет, к Ковригину были по-прежнему добры (или снисходительны).

Что настораживало.

— Отчего же вы так скоро? — удивился и будто бы расстроился гарсон. — Неужели вас не увлекли действия и смыслы? И что же вы не взяли, пусть даже напрокат, прогулочный факел и не осветили им хотя бы уголок Лабиринта? Для вас была бы скидка…

— Передайте многоуважаемому Костику мои извинения, — сказал Ковригин. — Спасибо за благосклонность. Утомился от ряби сегодняшних впечатлений. А завтра — наиважнейшие дела. Отойду от них — и непременно к вам! Закажу два факела и огненную деву к ним…

— Будем ждать-с! — обрадовался гарсон. — Зайдёте к нам, спросите меня!

Была протянута визитная карточка. Ковригин прочитал: "Ресторан мсье Жакоба "Лягушки". Лучший ресторан на перекрестье времен и материков. Ответственный гарсон-консультант зала имени товарища Тортиллы Дантон-Гарик Саркисян".

— И ещё, — сказал Саркисян. — Как достойно проявившему себя посетителю, наш зал имеет полномочия вручить вам традиционный сувенир.

Теперь в руках Ковригина оказалась книга "Повседневная жизнь в замках Луары в эпоху Возрождения".

— И всё же зря вы, Александр Андреевич, так поспешаете, — с печалью произнёс Саркисян (а ведь отказывался и от Саркази и от Саркисяна, но кто же он, как не Саркисян). — Посидели бы ещё часок. Ну хотя бы минут сорок. Раки бы мы вам ещё сварили. В Сосьве вода чистейшая… Придёте, а там какая-нибудь неловкость… Лишняя вовсе… И медь ещё не надраена!

— А на кой мне нужна надраенная медь! — осердился Ковригин. Но сразу же попытался смягчить тон. — Я устал. Пойду почивать.

— Конечно, конечно. Я вас понимаю, — поклонился ответственный гарсон-консультант и отбыл в сторону кухни.

"Ещё и медь! Ещё и Александр Андреевич! За кого они меня принимают? — не мог успокоиться Ковригин по дороге в "Слоистый Малахит". — Как за кого? Инкогнито из Москвы. За него и принимают… Ещё и книгу всучили, мне теперь бесполезную. Но ведь что-то имели в виду… И придётся путешествовать по замкам Луары, выискивая намёки или подсказанные смыслы…"

А ведь прав оказался гарсон-консультант и добродетелен.

Ковригину бы проскочить в "Слоистом Малахите" мимо дверей в гостиничный ресторан быстренько — и в лифт, и к себе — на третий этаж. А он вышагивал клифту, вышагивал именно не поспешая, ко всему прочему и важничая. И напоролся.

— Ба, Василий! И ты здесь! — Ковригина схватила за локоть властная рука. — А ты-то что здесь делаешь?

Остановила Ковригина Звезда театра и кино пленительная Натали Свиридова.

А из ресторана выходили сытно и весело отгулявшие московские гастролёры и, надо понимать, столпы культурной жизни Среднего Синежтура. Ковригин деликатно дергал руку в надежде, сославшись надела, удрать в одиночество стодолларового номера. Но скоро понял, что Натали его руку не отпустит и не из-за накала возбуждённых в ней чувств, а из-за опаски не удержаться рябиной прямоствольной и рухнуть на пол.

— Как он любил меня в детстве! — воскликнула Натали. И сейчас же уточнила: — В моём босоногом детстве. Василий был уже студентом, а я невинной школьницей в белом переднике (в пору "белого передника" Натали получала диплом в Щепке, бросала мужей и имела роли). Он писал и посвящал мне что-то ужасно трогательное, у меня текли слёзы. Вася, что ты посвящал мне? Ах, Ну да, венки сонетов! Венки…

— В переводе Маршака, — хмыкнул один из коллег Натали по чёсу, трагик и любовник, народный, из Маяковского, и тут же стал сползать по дверному стояку.