Владимир Орлов - Лягушки

— Опять, Александр Андреевич, вы произнесли "мы"! Случилось слияние вас с вашим отцом! Случилось ведь, а?

— Если и случилось, то вышло оно болезненным, с потратой чувств и энергий. И оно могло произойти лишь с близким мне человеком. В личностях других мне поселиться не дано. Натуры той же Марины Мнишек или Петровой сестры Софьи Алексеевны могут мне лишь приоткрыться, да и то не с помощью ясновидения или телепатии, а моими способностями к догадкам. Или действиями моей фантазии. Порой — и "по аналогии".

— Вы будете писать пьесу о Софье? — спросил Острецов. — Для кого, если не секрет? Для Елены Михайловны Хмелёвой? Или для самой…

— Ни для той, ни для другой, — помрачнел Ковригин. — Для себя… А скорее всего, и не буду…

— Где всё же теперь Хмелёва и что с ней? — сказал Острецов.

— Вы уже пытались гадать об этом, — сказал Ковригин. — Повторюсь: в Москве. А что с ней? Не знаю. Затаилась и что-то выжидает. Здесь её не оказалось, что меня удивило лишь отчасти. Удивило меня присутствие Древесновой. Есть одно предположение, но оно до того мне противно, что я не желаю его высказывать.

— В Москве, — сказал Острецов, — вы станете её разыскивать?

— Нет, — сказал Ковригин. — Не стану. Если бы я ей был нужен, она бы меня нашла. К тому же я ей теперь не доверяю. А хмель умиления ею истёк в воздухи. И я, опытный человек, порой — циник, сейчас удивляюсь: как это я втянулся в столь сомнительное и опасное для меня предприятие.

— Я был опасен для вас? — спросил Острецов.

— Да, — сказал Ковригин, — ещё несколько дней назад вы готовы были меня истребить.

— Вы правы, — кивнул Острецов. — Вчера меня спросила об этом же Наталья Борисовна Свиридова.

— Очень трогательно, — сказал Ковригин.

— И не только спросила, но и пальчиком пригрозила. Наивная женщина. Хотя могу только позавидовать вам. Я её успокоил. После высвобождения Древесновой никаких мстительных чувств у меня к вам нет. Значит, Хмелёва в Москве, — и Острецов высыпал пепел из трубки в пепельницу.

— Предполагаю, — сказал Ковригин. — И предполагаю, что вы знаете об этом лучше меня. Доверия у меня нет не только к Хмелёвой, но и к вам, Мстислав Фёдорович. Ну, Хмелёва — ладно, в ней могли взыграть блажи актёрки… Но вы-то… Слышал, увольняете архитектора и консультантов проекта восстановления замка. При этом укоряете себя простодушием. Позвольте вам не поверить. Владелец домен, плавильных цехов, конвейеров с машинами на гусеничном ходу и прочего, даже и получивший их по наследству или противо воли, не может быть простодушным, он расчётливее новейших компьютеров.

— Ещё он, естественно, и злодей, — вставил Острецов. — Но неужели и в любви он не способен быть простодушным или ослеплённым?

— Насчёт любви не знаю, — сказал Ковригин. — В любви, может, и да. Но не в делах.

— А не могли ли быть вызваны деловые расчёты упомянутого вами злодея романтическими чувствами? — сказал Острецов. — Предположим, злодей этот в пятнадцать отроческих лет узнав, что он родственник Турищевых, связан ветвями фамильного древа с Голицыными, Шереметевыми, Строгановыми, предки его жили в Журине, возмечтал стать владельцем родового гнезда и почти к сорока годам стал им. Но для этого пришлось потрудиться, получить дипломы четырёх заведений: Института стали в Москве, потом схожего в Гельзенкирхене, побывать подручным сталевара в Люксембурге, а потом для развития интеллекта годы провести в Кембридже и Сорбонне…

— Слышали о Сорбонне, — не выдержал Ковригин.

— Как же! Как же! Известно, вы там читали лекции на Восьмом факультете.

— Я провел там всего четыре занятия со славистами, — сказал Ковригин. — Защитил кандидатскую об Иване Александровиче Крылове-журналисте. В связи с Иваном Александровичем меня и пригласили…

Засмущался и замолчал. Экий гусь! Расхвастался! Мол, за вами там Кембриджи и Сорбонны, но и я не лыком шит.

Лыком шит, лыком! Хотя лыко, возможно, и не самый худший материал для поделок.

Ко всему прочему его похвальба примяла серьёзность их разговора, и дальше могло пойти раскланивание с приседаниями.

— Работа десятилетней давности, — начал будто бы оправдываться Ковригин, — ценности средней. Но в ней проявился мой эссеистский подход к материалу. А с Сорбонной были у нас тогда контакты, и можно было подзаработать…

— Не уничижайте себя, Александр Андреевич, — сказал, усмехнувшись, Острецов. — При этом от денег Сорбонны вы не отказались, а моим гонораром брезгуете.