Владимир Орлов - Лягушки

Относительно свежий Ковригин отправился к колышкам. Приговорённые к убиению яблони, среди них и любимая Ковригиным грушёвка, стояли будто напуганные, а листья их в безветрии утра нервно вздрагивали. Яблони явно не узнали Ковригина или причислили его к компании варваров, пожелавших сад извести. Ковригин нагнулся, протянув руку к колышку, но увидел рядом с ним под натянутой верёвкой лягушонка, сантиметра два в длину, руку отдёрнул и выпрямился.

«Откуда здесь лягушонок? — удивился Ковригин. — Если все они упрыгали?»

Знак, что ли, ему упреждающий был подан, но только вытаскивать из земли колышки с верёвками Ковригин раздумал. Естественно, не из-за лягушонка. И не из-за того, что действо с колышками можно было бы приравнять к гротесковой глупости — чуть ли не ко взятию вражьей крепости. В осаде крепости и вовсе нужды не было. Просто Ковригин понимал, что, если бы он и впрямь повыдёргивал колышки с верёвками, в нём тут же бы зашевелились колебания и рефлексии, а они надолго бы отвлекли его от воздушных кораблей и спасения журнала «Под руку с Клио».

По той же причине Ковригин отменил раскопки на чердаке. А в дороге из Москвы на дачу был уверен, что сразу же бросится на чердак, там будет разыскивать пока ещё не найденные тетради отца с планами Журинского замка. Помнил, помнил прекрасно, отец показывал им с Тонькой, придумав игру с пиратскими кладами, рисунки подземных и внутристенных ходов в Журине. И вот не полез на чердак…

Дирижабли, дирижабли, дирижабли! Воздушные корабли! Только они! И никаких воспоминаний о чём-либо, тем более о вчерашнем или позавчерашнем, никаких раздумий и походов по грибы.

Ковригин нашел в Интернете страниц шесть о дирижаблях. Сведения выбрал и выписал самые общие. Подробности отбрасывал, дабы они не оседали в его памяти балластом и не мешали пилотажу его фантазий. Фантазии его были отправлены по вертикали времени вниз к посадочным полосам пустыни Наска и к возможностям Атлантиды. Но ключевым случаем в истории дирижаблей для Ковригина оставалось создание секретного оружия в Тюфелевой Роще и в усадьбе Воронцово. Теперь Ковригин был убеждён, что отпор супостатам готовился там и тут. Так было удобнее для его сюжета. Понятно, были затруднения, в первую очередь, с двигателем. Дирижабль Жеррара через сорок лет поднимался в небо на паровой тяге. Цельнометаллическим в ту пору дирижабль построен быть не мог. Каркас его обтягивали кожей крупного домашнего скота, этого добра в России хватало. Черепановых (почти — Серапионовых) к трудам наверняка не призывали, их усердия были связаны с кораблями земными — паровозами. Хотя, ради дезинформации… Но двигатель-то должен был изготовляться особенным. Тут в голову Ковригина явились мысли о чудесах отечественной пиротехники во времена Петра и Екатерины Великой со всякими огненными кренделями в небе. А что, если… А что, если и в голову хитроумного (допустим, хитроумного) немца Шмидта приходили схожие мысли?..

Не исключено и другое. Немец Шмидт был выписан Александром из Берлина, а в Берлине проживали в ту пору Эрнст Теодор Амадей Гофман и Серапионовы братья. Какие только изобретения не случались на страницах сочинений Гофмана. И автоматический человек в них уже был. Правда, о воздушных кораблях речи в них, кажется, не шло. Возможно, по причине необходимости тайной завесы преждевременного знания. А вот романтик, не из самых значительных, Зейдлиц, проговорился, сочинив балладу о Воздушном корабле Бонапарта и вызвав в склонном к неожиданным восприятиям мироздания М. Ю. Лермонтове поэтический позыв.

Естественно, Ковригин не считал наиболее верной свою версию двигателя секретного корабля, но отказываться от неё было неразумно. Тем более что в Берлине инженер Шмидт мог общаться или даже приятельствовать с фантазёром и чудиком Гофманом, у кого не было причин любить Бонапарта. Намыкался бедолага от движений по Европе толп и войск, бестолковых, неоправданных и для мелких личностей разорительных.

Расчёты и опытные образцы (кроме двенадцатичасового ночного корабля, описанного Зейдлицем-Лермонтовым), наверняка были уничтожены, дабы не искушать человека (хватит и Икара), или упрятаны в медные тайники с запорами.

Ковригин закурил. Кнопкой вызвал передачу по Культуре о джазе. Услышал слова: «квакающие гитары» и сразу, будто в испуге, кнопкой же переместил себя в мир натуралистов. Огромная лягушка, размером с гиппопотама, грудью и лапами пробивала в жидком месиве канал. Сейчас же после отхода кинокамеры, выяснилось, что лягушка показана самая обыкновенная, это папа-лягушка или папа-лягуш (вспомнился синежтурский тритоналягуш), и он устраивал протоку из высыхающей лужи в полноводный пруд, возвращая тем самым полудохлым лягушатам свободу и возможность резвиться и просто жить.