Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

Когда Большой зверь настигал сестру, Адам брал одеяло и ложился рядом с ней, прижимаясь тесно-тесно, словно желая вобрать ее тело в свое собственное.

Хотя Лида весила чуть больше тридцати килограммов, ее лицо удивительным образом осталось прежним, кожа была голубовато-бледной и тонкой, как фарфор. Под тряпками, в которые была замотана Лида, скрывалось тело с распухшим животом и двумя тощими грудками. Там, где тело не распухло и не сделалось водянистым от недоедания, кожу покрывали раны и синяки. Каждое утро Адам приносил с улицы воду и купал сестру в большой деревянной лохани, а потом снова заматывал в тряпки. Но и когда он мыл ее, фарфоровое лицо Лиды оставалось пустым и неподвижным, застывшим в выражении вечного удивления — удивления тому, что мир существует, удивления брату и ангелу голода, который хлопает жесткими крыльями где-то в ледяной бурой тьме.

Семья Жепинов жила на Гнезненской улице, когда никакого гетто еще в помине не было. В то время все в их семье заботились о пропитании, и дядя Лайб тоже. Но с тех пор как Лайб впал в немилость, на долю Шайи доставался только суп, который давали в мастерской, а бегая с пакетами и карауля детей, как Адам, особо не разжиреешь.

Теперь в гетто много говорили о приезжих. Моше Штерн утверждал, что самые богатые евреи — это те, кто явился из Праги. У многих из них, если верить Моше, было столько еды, что, оказавшись в гетто, они первым делом раздали детям и нищим то, что не могли нести.

По вечерам, лежа рядом с больной сестрой, Адам Жепин обдумывал услышанное. Неужели кто-то еще приехал жить в гетто, которое и так переполнено?

В гетто пражских евреев разделили на две колонии. Одна ютилась в бывшей детской больнице, в доме номер 37 по Лагевницкой улице, другая — в здании школы на Францисканской, которую председатель летом того же года переделал в ремесленное училище. Адам решил наведаться именно туда — ему казалось, что пути к отступлению в этом месте разнообразнее и надежнее; и вот через пару недель он начал осторожную разведку в квартале.

Снег, начавшийся в день, когда пришли чужие евреи, продолжал падать, хоть и не так густо. Похолодало. Во дворе школы несколько женщин поднимали из колодца ведра с водой и относили в школу. Женщины носили воду неуклюже, неловко, они явно были из городских. Дети тоже были другие. Вместо того чтобы играть со всем, что подвернется под руку, они вяло бродили по двору или толкались.

Адам сразу понял, что выглядит здесь чужаком. Обычно он говорил на идише, при необходимости — по-польски. Но странный, остро-певучий чешский язык, на котором говорили женщины во дворе, был ему совсем незнаком. Адам не понимал ни слова.

Моше Штерн, успевший побывать здесь уже несколько раз, объяснял: надо улыбаться и быть вежливым. Только так можно вести себя с новоприбывшими. Так что Адам навесил на лицо самую солнечную улыбку и вошел во двор. Улыбаясь, он протолкался через оказавшуюся у него на пути группку мужчин со снеговыми лопатами в руках и в плотных шапках с ушами, завязанными под подбородком. Адам ни разу не обернулся — он и так чувствовал, что все взгляды уперлись ему в спину. Заболела голова. Чем выше по лестнице он поднимался, тем плотнее обхватывал лоб обруч боли, и когда он поднялся наверх, Лида запела.

Только однажды Лида пела для него, когда его не было рядом. Он с ребятами из квартала искал бракованную древесину на пустыре возле склада досок на Друкарской. Участок был огорожен, а склад охраняли полицейские из Службы порядка, которые сменялись с ранних сумерек до позднего вечера. Вместе с Феликсом Фридманом, жившим по соседству, ему удалось сделать подкоп под забор на задней стороне складского двора; Феликс уже пролез во двор, как вдруг Адам услышал Лидин голос — отчетливый и ясный, такой звук бывает, когда стучишь ложкой по полупустому стакану. Звук рассеивался, голову вдруг пронзила резкая боль, словно виски насквозь проткнули железным прутом. Адам едва успел спрятаться, как прибежали часовые с поднятыми дубинками. Феликса, оказавшегося во дворе, схватили.

Теперь он снова услышал голос Лиды — тонкий вибрирующий звук, как у дрели:

«Иииии-иииии».

Он подумал — не хочет ли она предупредить его об опасности, исходящей от мужчин с лопатами. Но что ему скрывать? Он здесь из любопытства, просто зашел поглазеть. К тому же он забрался слишком высоко, чтобы возвращаться.

Лежаки устроены в классных комнатах и коридорах, но, к своему удивлению, Адам замечает: расстояние между перегородками, разделяющими семейные места, довольно велико. Наверное, большинство членов колонии выехали или же господин презес нашел им работу. Адам, как маньяк, шарит взглядом по лавкам и импровизированным столам, видит одежду, одеяла и матрасы — расстеленные и свернутые; видит домашнюю утварь, блюда, тазы и корыта, стоящие друг на друге или засунутые вместе с чемоданами под узкие лавки. Но нигде не видно ничего, что стоило бы стащить. И тут он вспоминает: Моше рассказывал, что каждый транспорт сопровождал минимум один врач и что эти врачи обязаны организовать прием в обеих колониях. Приемной на нижнем этаже Адам не заметил. Значит, в этой колонии врач сидит где-то выше. Сейчас Адам на третьем этаже. Здесь комнаты потеснее, коридор между ними поуже. Адам замечает, что люди ненадолго замирают и оборачиваются ему вслед, пока он настойчиво пробирается вперед.