Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

Со временем эта борьба увенчалась успехом. В течение года число случаев дизентерии уменьшилось в десятки раз — с 3414 в первый год существования гетто до неполных 300 в следующем году. Кривая тифа тоже поползла вниз; она достигает вершины (981 случай) в период с января по декабрь 1942 года и постепенно снижается в следующие два года.

Однако что касается вспышки дифтерии, то здесь происходит нечто странное. В первые сутки после беспорядков в хасидской молельне поликлиники гетто регистрируют семьдесят четыре новых случая дифтерии, в последующие сутки — всего два, а потом и вовсе ни одного. Болезнь пришла и ушла — словно дымка, которая на глазах господина Таузендгельда скользнула по лицу больной женщины, словно еле слышный шепот. Даже принцесса Елена не успела ничего заметить — и вот она уже лежит на втором этаже дома по улице Мярки, сотрясаясь от лихорадки, и ждет, когда ее настигнет ужасный голос, исторгнутый распухшим горлом Мары.

Но ничего не происходит. Во всяком случае, пока.

Ранним утром 9 мая 1941 года Шмуль Розенштайн, свеженазначенный министр пропаганды Румковского, взошел на ящик из-под пива и известил всех желавших послушать, что господин председатель уехал в Варшаву добывать врачей для гетто. Везде, где собирались люди, от парикмахерского салона Вевюрки на улице Лимановского до ателье на Лагевницкой, известие передавали из уст в уста: председатель уехал в Варшаву, чтобы найти средство спасти больных.

Не успел председатель уехать, как началась подготовка к его возвращению. Встречу следовало организовать с размахом, ро królewsku — с коляской, почетным караулом и толпами ликующих зрителей, которых должны были удерживать на почтительном расстоянии полицейские. Хотя на самом деле речь шла об обычном организованном гестапо и ходящим по расписанию транспорте, который ежедневно с конвоем проезжал около ста тридцати километров до Варшавы; никто не имел ничего против того, чтобы на нем прокатился и еврей — если у этого еврея хватит глупости выложить за билет двадцать тысяч марок.

Румковский пробыл в Варшаве восемь дней.

Днем и ночью он встречался с членами юденрата Чернякова. Еще к нему приходили участники Сопротивления и их посланцы, которые пытались выжать из гостя все, что он мог знать о перемещениях немецких войск и положении оставшихся в Вартеланде евреев. Однако председателю было совершенно неинтересно слушать, как живут варшавские евреи, как они организовали свой aleinhilf, как распределяют продукты, заботятся о детях или проводят политическую агитацию. Куда бы он ни направлялся, он везде таскал с собой дорожный сундук. В сундуке лежали брошюры и информационные буклеты, которые он велел адвокату Нефталину из статистического отдела подобрать, а Розенштайну — напечатать. В книжках содержались подробные сведения о том, сколько корсетов и бюстгальтеров производят в месяц его ателье и сколько шинелей, перчаток, фуражек, кожаных камуфляжных шапок заказала ему немецкая Heeresbekleidungsamt. Старик с дорожным сундуком произвел неизгладимое впечатление на варшавских евреев.

«На днях прибыл „Король Хаим“ — 65-летний старик, страшно амбициозный и со странностями [a bil a tsedreyter]. Он рассказывает о лодзинском гетто невероятные вещи. Говорит, что в Лодзи существует еврейское государство, в котором 400 еврейских полицейских и три тюрьмы. У него собственный „кабинет министров“ и несколько министерств. На вопрос почему, если все так хорошо, то все так плохо и столько народу умирает, он не отвечает.

Себя он видит избранником Господа.

Тем, кто в состоянии слушать, он рассказывает, как борется с коррупцией среди полицейских. Говорит, что входит в штаб-квартиру полиции и срывает фуражки и нарукавные повязки со всех, кто там окажется.

Так избранник Господа вершит справедливость в гетто Лицманштадта.

В правящем совете старейшин Лицманштадта — семнадцать членов. Они слушаются его малейшего кивка, выполняют любой его приказ. Румковский называет их — мой совет старейшин. Он, кажется, смотрит на всё, что ни есть в гетто, как на свою собственность. Его банки и его пункты закупок, его магазины, его фабрики. А также, очевидно, его эпидемии, его нищета, его вина за все унижения, которым он подвергает своих жителей».

Адам Черняков и другие члены Варшавского юденрата тоже встречались с ним. Черняков пишет в своем дневнике:

«Сегодня встречались с Румковским.