Лидия Ульянова: Здесь и сейчас

Нетрадиционный лекарь, китаец Мин Ли, только радушно предлагал новые травяные отвары, понимающе кивал головой и на не слишком хорошем немецком объяснял, что «это холосо, это так бывать, твой голова учится жить, ты помнить своим голова». Можно подумать, что раньше, до болезни, я думала и помнила исключительно другим местом. Традиционные немецкие нейрохирурги и невропатологи ничего не могли объяснить, потому что результаты анализов и исследований были хорошими, ссылались на то, что в деле замешана восточная медицина, последствия которой непредсказуемы. Спасибо им всем хотя бы за то, что каждый, как мог, уверял меня в моем полном психическом здоровье. А сны? Что сны, предмет темный и по части традиционной, консервативной медицины не проходящий.

Со временем мне надоело ходить по врачам, признаваясь в собственной ненормальности, и я решила жить дальше, примирившись с неизбежным. Получалось у меня, как видно, плохо, потому что я стала чувствовать себя рассеянной невротичкой и измученной распустехой. Больше меня страдал от этого Оли, до конца, кажется, не изживший в душе чувства вины.

— Таня, — задумчиво обратился ко мне Гюнтер, — наши сны — это сокровищница знания и опыта, однако их часто недооценивают как средство познания действительности.

Надо же, поглощенная воспоминаниями, я не заметила, что Гюнтер сменил тему.

— Да ладно тебе, — я только отмахнулась, — уж не хочешь ли ты сказать, что я должна черпать бесценный опыт в бессмысленных действиях типа стирки пластика вручную? У нас стиральные машины для этого придуманы и мусорные контейнеры.

— Это не я говорю, это сказал тибетский буддист Тартанг Тулку. И отучись узко мыслить, при чем здесь стирка! Когда выдающегося суфийского учителя Идрис Шаха попросили указать на основное заблуждение человека, он сказал: «Это думать, что он живет, в то время как он просто заснул в преддверии жизни».

— Боже мой, Гюнтер, какие имена ты знаешь! Ты же взрослый человек, пожилой даже, а несешь не знаю что, совсем как Оливер, и прикрываешься неизвестными именами. Нет никакого преддверия жизни, я живу здесь и сейчас, а сны только мешают моему нормальному существованию и выбивают из колеи. Ты понимаешь, здесь и сейчас, не вчера, не завтра, а здесь и сейчас. Я после развода заплатила кучу денег психоаналитику, чтобы усвоить эту истину. Здесь и сейчас. Я не затем так долго валялась в коме, чтобы до конца жизни по ночам видеть всякий бред.

Гюнтер, как обычно, перепил пива, его несло:

— Наша деятельность во сне непосредственно влияет на наш мозг. То есть для нашего мозга нет разницы, во сне или наяву выполняется то или иное действие. Для мозга действия, совершенные во сне, реальны.

— То есть ты что, хочешь сказать, что для мозга я живу двумя разными жизнями? Как некоторые нечистые на руку на две семьи живут?

— Таня, ты опять узко мыслишь, при чем тут две семьи? Сновидениями занимаются целые институты и лаборатории, это гигантский объем знаний. Нужно просто разобраться в том, что с тобой происходит, нужно понять…

— Ага, скажешь тоже, институты и лаборатории! Ты мне еще Фрейда вспомни и начни переводить мои сны в сексуальную область.

Я хотела было рассердиться, но вдруг подумала: а что, если и правда все мои проблемы по Фрейду, вызваны практически полным отсутствием сексуальной жизни? А впрочем, в моих снах даже не было и намека на эротику, как бы ни хотелось этого Эрике. Найти, что ли, себе кого-нибудь? Так, для поправки здоровья. Сердиться на Гюнтера отчего-то расхотелось.

— Слушай, Гюнтер, а откуда ты взял про сны и про этого Тулку?

— Я читаю, Таня. Я много читаю.

Не думала я, что Гюнтер читает про сны. По этой части, как и по части астрологии и бульварных романов, у нас главным экспертом числилась Эрика. Или его заинтересованность этой проблемой своего рода сострадание?

— С Фрейдом я и сам во многом не согласен, но восточные философы…

— Нет, только не надо восточных философов, — с досадой взмолилась я, — мне и одного хватило, Мин Ли зовут. После его микстур все и началось.

— Ты прости, Вейла хотела как лучше, — принялся растерянно и виновато оправдываться Гюнтер. — Мы не знали, чем и как тебе помочь, а про китайца, Вейла узнавала, говорят, что он творит чудеса.

Ох ты! Я меньше всего хотела обвинить их с Вейлой. Они действительно хотели как лучше и сделали для меня все, что только могли.

— Ну что ты, — я ласково и виновато погладила Гюнтера по руке, по сухой, пергаментной коже с рельефными дорожками склеротических вен, — а может быть, это и в самом деле мне помог китаец? Ты не переживай за меня, я как-нибудь приспособлюсь жить со всем этим. Ведь приспособились же мы к зимним морозам?