Джеймс Олдридж - Правдивая история Лилли Стьюбек

У меня промелькнула мысль, не снимет ли она платье, но Лилли сидела спокойно, не сводя глаз с отца, будто только от него зависело, как нам себя вести. Когда он закрыл глаза и прочитал молитву, Лилли пришла в восхищение. А когда он разрезал говядину, которую готовили по субботам, и дал ей первый кусок (с овощным гарниром), Лилли набросилась на еду, не ожидая, пока остальные получат свою порцию.

Я толкнул ее локтем.

— Подожди, — шепнул я.

— Чего?

— Пока раздадут всем.

— А…

Положив вилку и нож на стол, она принялась наблюдать за нами, словно тигренок, выжидающий момент, когда можно будет кинуться на добычу. Сестра и брат с не меньшим любопытством смотрели на гостью; перехватив пристальный взгляд Тома, Лилли скорчила рожицу и послала ему одно из своих беззвучных кошачьих «мяу». Потом она шепотом спросила меня, нет ли у нас томатного соуса.

— У нас есть томатный соус? Лилли просит, — обратился я к маме.

— Ты прекрасно знаешь, Кит, что мы его не держим, — ответила мама.

Отец разрешил покупать только острый соевый соус, а не томатный, который считал грубой австралийской приправой.

— Мы не держим томатного соуса, Лилли, я думаю, он тебе ни к чему, — проговорил отец.

Мы с интересом смотрели, как Лилли орудовала вилкой, ножом и ложкой, очищая тарелку, она ела шумно, сосредоточенно и первая покончила с говядиной.

— Это все? Можно идти? — шепнула мне Лилли, расправившись с мясом и овощами.

— Еще будет десерт, — ответил я тоже шепотом.

— Что это такое?

— Сладкий пудинг.

— Кит, — обратился ко мне отец, — если вы с Лилли хотите что-то сказать друг другу, говорите погромче, чтобы остальные могли услышать.

— Она только спросила, закончился ли обед.

— Потерпи немного, Лилли, — сказала мама, она подала пудинг сначала гостье, и Лилли подождала, пока остальные получат свою порцию. Затем девочка вновь с шумом ринулась в атаку и уничтожила пудинг задолго до того, как с ним расправился Том, наш главный обжора. Увлекшись едой, Лилли перепачкала пальцы и, не обращая внимания на чистую салфетку, положенную мамой рядом с прибором, откинула подол платья и вытерла руки о трусы. Заметив, что Микки по-прежнему лежит у ее ног, она сунула ему руку; тот дочиста облизал ей пальцы, и девочка радостно толкнула меня локтем в бок.

— Пора? — спросила она. Лилли привыкла выскакивать из-за стола прежде, чем Мэтти успевал до нее дотянуться.

— Подожди, — ответил я.

Лилли вертелась на стуле, лохматила шерсть на голове Микки и нетерпеливо толкала меня до тех пор, пока отец не просунул салфетку в кольцо из слоновой кости; мы последовали его примеру.

— Теперь пора, — проговорил я.

Отец не успел отодвинуть свой стул, как Лилли сорвалась с места и выскочила из столовой во двор, крикнув на ходу: «Микки, за мной!»

Лишь собрав со стола и пересчитав салфетки, сестра обнаружила, что одной из них не хватает. Лилли незаметно засунула ее в трусики, и хотя мама потихоньку вздыхала, жалея о потере дорогой камчатной салфетки, она не попросила ни меня, ни отца заставить гостью вернуть украденное. Только за ужином мама не удержалась:

— Мне жаль эту девочку, ведь некому даже объяснить ей, что хорошо и что дурно.

Но Лилли суждено было вскоре встретиться с человеком, который захочет научить ее отличать хорошее от плохого и откроет ей иную жизнь, а Лилли одновременно и примет эту жизнь, и отвергнет, яростно защищая себя, желая остаться самой собой, непокоренной Лилли Стьюбек.

Мисс Дэлглиш довольно сильно отличалась от прочих жителей нашего городка, хотя невозможно было представить себе Сент-Элена без этой странной, чопорной дамы и ее большого дома, обнесенного высокой деревянной оградой. Старый мистер Дэлглиш, которого я помню смутно, принадлежал к известному роду пшеничных и шерстяных королей, Дэлглишей знали не только в Австралии, но и в Лондоне как поставщиков зерна, шерсти, шкур, кож, минеральных удобрений, словом, всего того, что приносило неплохие доходы фермерам в те времена, когда Австралия оставалась еще английской колонией.

Хотя мистер Дэлглиш принадлежал к богатому клану только по материнской линии, у него хватало денег, чтобы подолгу жить в свое удовольствие в Европе. Поэтому многие у нас недоумевали, почему он вместе с дочерью (ей было шестьдесят с небольшим, а ему — под девяносто) возвратился в родные места. Мистер Дэлглиш остался в моей памяти крепким прямым стариком с большим загривком, подпиравшимся высоким крахмальным воротничком. Несмотря на то что его состояние было нажито торговлей шерстью и пшеницей, а наш город находился в самом центре овцеводческого района Виктории, слывшего к тому же и житницей штата, мистер Дэлглиш не имел никакого отношения к некогда традиционному занятию предков. Он только следил за состоянием своих финансовых дел и дважды в неделю с чопорным видом, неторопливой походкой направлялся в один из местных банков, часть акций которого принадлежала ему, и утро проводил в кабинете, просматривая бумаги. Потом исчезал за высокой деревянной оградой своего дома и лишь изредка выходил на улицу посетить церковь или навестить Эаризов — еще одну состоятельную семью в нашем городе, которая владела пристанью на противоположной стороне реки; для этого мистер Дэлглиш заказывал «мармон» или «шевроле» у мистера Мэлоуна.