Дэвид Макнил: Рок-н-ролл

В ожидании, пока Чарли вернется с гастролей и заберет меня отсюда, я буду проводить время, играя с ними в прятки, держать под языком таблетки, которые они мне дают. Я видел, как это делал Николсон в фильме «Пролетая над гнездом кукушки». Я быстро понимаю, какую выгоду можно извлечь из расположения Центра «дуплексом» на двух последних этажах главного здания и из того обстоятельства, что там царит чудовищный бардак. Люди постоянно входят и выходят, здесь и родственники пациентов, пришедшие за новостями, и сами бывшие пациенты, которые толпятся вокруг Центра, как поросята вокруг свиноматки, не способные встретиться лицом к лицу с внешним миром, и целители всякого рода, которые либо постоянно работают здесь, либо приехали из других городов. В общем, настоящий проходной двор. Поскольку я появился в бункере лишь позавчера, примелькаться не успел, то меня никто не знает, кроме доктора Клоссона и Жана. Достаточно не попадаться на глаза этим двоим, и дня через два я просто-напросто сольюсь с мебелью. Если в Центре этажом ниже проходит общее собрание, я тут же придумываю, что мне нужно к кому-нибудь из «верхних» врачей. Когда меня и в самом деле требуют наверх, я спускаюсь на массаж или акупунктуру к хорошенькой Морин. Даже Труа не удается меня отыскать: когда он едет в лифте, я оказываюсь на лестнице, а когда спускается пешком, я сажусь в лифт. Когда мне было шесть лет, меня поместили в пансион, из которого я вышел в шестнадцать. Мне прекрасно известны все приемы, хитрости, уловки, самые изощренные махинации, лишь бы не делать того, чего я не желаю. И ни Труа, ни кто другой не сможет меня поймать, если я так решил. Около четырех часов я отправляюсь на стоянку и выхожу через заднюю дверь. Осторожно проскальзываю мимо сторожа, который уже через несколько дней начинает со мной вежливо здороваться.

Инвалидов здесь принимают на каждом этаже, и какой-нибудь хромой в уголке — самое обычное дело. Стоит мне завернуть за угол, как я тут же чудом исцеляюсь, еще два дома — и я оказываюсь в своем салуне. У Люси я освоился очень быстро. Если я и не был самым нарядным клиентом ее заведения, то самым любимым я был точно. Ей очень нравился мой стиль. Она говорила, что все прочие, которые ее обхаживали, были скорее в жанре «Трамвай „Желание“», причем не столько «желание», сколько «трамвай». А вот человек вроде меня — это совсем другое дело, это вносило в ее жизнь разнообразие. От меня не разило дешевым пивом, на мне не болтались грязные треники, я печатал ей на своем компьютере сонеты Шекспира и носил букетики из трех анемонов, украденных из цементных вазонов у родильного дома. Но особенно ей нравилось, когда одну за другой я вынимал заколки из ее волос. Другие, можно не сомневаться, опрокидывали ее прямо так.

Однажды без всякого предупреждения она дала отставку своему приятелю, бойфренду, или как это у них называется по-квебекски, и стала принимать меня днем. С тех пор, мало того что мне удавалось избежать унылых макарон, она еще и баловала меня всевозможными гамбургерами: с сыром, с беконом, с сыром и беконом. Восхитительно вкусно! Их кладут между двух булочек с мякишем настолько белым, что кажется, никаких злаков там нет, все это обильно сдабривается кетчупом и майонезом, а калорий здесь столько, сколько в десяти дежурных блюдах. После обеда она запирает кухню, и мы вдвоем отправляемся наверх, оставив клиентов обслуживать себя самим. Они платят назавтра или оставляют нужную сумму без сдачи на кассе. В спальне Люси столь же щедра, как и у плиты. Свой шиньон она вновь накручивает не раньше десяти вечера, так что днем сюда является куча любителей дармовщины, и по меньшей мере один стакан из двух выпивается на халяву. Со дня моего появления у Клоссона я ни разу не притронулся к алкоголю, лечения я не получаю тоже, проводя утренние часы у моей акупунктурщицы, а вечера у Люси. Я остаюсь здесь до того момента, когда, по моим расчетам, должен заканчиваться фильм, которым психотерапевты терзают пациентов. Целую свою хозяйку и пешком, не торопясь, возвращаюсь обратно в казарму. У них идет обсуждение, а я между тем поджидаю их на пересечении улиц Шербрук и Папино. Стою у перегородки между двух мусорных баков и, когда группа проходит мимо, я к ней присоединяюсь, вхожу со всеми в гостиницу как ни в чем не бывало. Когда Труа заканчивает считать баранов, он уверен, что все в порядке и на перекличке присутствовали все, я ложусь в постель при тусклом свете исламистского ночника и засыпаю наверняка с улыбкой на губах.