Сири Хустведт - Что я любил

Джиллиан подняла брови и искоса посмотрела на Билла.

— Между прочим, кое-кто взял его под крылышко, — сказала она. — Ты в курсе?

Билл отрицательно покачал головой.

— Хассеборг, — объявила Джиллиан. — Он написал про него длиннющую статью.

Лицо Билла исказила страдальческая гримаса.

— И что же он там пишет? — спросил я.

— Что Джайлз в полный голос заявляет о триумфе насилия в американской культуре. Что это попытка деконструировать голливудские ужастики. Не помню, что-то в этом роде.

— Мы с Джиллиан ходили на его выставку, — вмешался Фред. — Мне показалось, что все это из пальца высосано. Дешевка. Рассчитано на то, что будет страшно, а на самом деле нет. Это же детские игры по сравнению с тем, до чего в свое время доходили другие. Помните эту дамочку, которая делала себе пластические операции, чтобы лицо становилось как с картины Пикассо, Мане или Модильяни? Черт, вечно забываю, как ее зовут. А Том Оттернесс, который в собаку стрелял?

— В щенка, — поправила его Вайолет.

— Он что, убил щеночка? При всех? — дрожащим голосом спросила Лола.

— И записал это на видео, — объяснил ей Фред. — На кассете видно, как щенок мечется туда-сюда по квартире, а потом — бац!

Фред выразительно вскинул палец.

— Но у него, по-моему, рак был.

— У щеночка? То есть он все равно должен был умереть? — спросила Лола.

Ей никто не ответил.

— А Крис Берден, который простреливал себе руку? — вставила свое слово Джиллиан.

— Плечо, — отозвался Берни. — Не руку, а плечо.

— Да ладно, — отмахнулась Джиллиан с улыбкой. — Рука, плечо, большая разница. Вот Шварцкоглер — это радикальное искусство, это я понимаю.

— А он что сделал? — спросила Лола.

— Да уж, этот сделал так сделал, — ответил я. — Разрезал себе пенис по всей длине и сфотографировал. Весьма жуткое и кровавое зрелище.

— А разве только он? — наморщила лоб Вайолет. — Помнится, был кто-то еще.

— Боб Фланаган, — подсказал ей Берни. — Но этот вообще гвоздями. Гвозди туда вбивал.

Лола сидела с открытым ртом.

— Слушайте, — ошеломленно произнесла она, — но это же бред! Форменный бред сумасшедшего. Какое же это искусство? Просто бред, и все.

Я повернул голову и посмотрел на ее лицо, на выщипанные в ниточку брови, на маленький носик и блестящие губки.

— Если бы вас, Лола, взяли и выставили в галерее, вы стали бы произведением искусства, причем куда более замечательным, чем многое из того, что мне доводилось видеть. Время традиционных представлений прошло.

Лола повела плечиком.

— Значит, достаточно назвать что-либо искусством, и это тут же станет искусством, да? Что угодно, даже я?

— Именно, причем очень прогрессивным и нонконформистским.

Вайолет наклонилась вперед и подперла голову рукой.

— Ходила я на эту выставку, — сказала она. — Лола права. Если относиться к этому серьезно, это чудовищно. Но в то же время в этом есть доля шутки. Плоской такой шутки.

Она помолчала.

— Не знаю даже, чего тут больше — неприкрытого цинизма или садистского наслаждения, с которым он строгает эти свои тела.

Разговор перетек с Джайлза на других художников. Билл по-прежнему беседовал о чем-то с Джиллиан. Он не принял участия и в оживленной полемике по поводу того, где в Нью-Йорке самый вкусный хлеб, и в невесть как потом возникшем обсуждении обуви и обувных магазинов, в ходе которого Лола задрала длинную ногу, чтобы продемонстрировать босоножку на шпильке от како — го-то дизайнера с очень занятной фамилией, мгновенно вылетевшей у меня из головы. Всю дорогу домой Билл молчал. Вайолет шла между нами, держа нас с Биллом под руки.

— Как жаль, что Эрика так далеко, — сказала она.

Я медлил с ответом.

— Ей там лучше. Я уже со счету сбился, сколько раз мы собирались увидеться. Раз в полгода она пишет, что непременно приедет в Нью-Йорк, а потом все отменяется. Трижды я покупал билет до Калифорнии, а потом получал письмо, где она писала, что не в состоянии со мной увидеться, потому что ей это пока не под силу. Мне она говорила, что там, в Калифорнии, у нее жизнь после смерти, и это пока все, чего ей хочется.

— Для почившей в бозе она на редкость плодотворно работает. Столько статей! — заметила Вайолет.

— Ей хорошо с текстами, — сказал я.

— Ей хорошо с тобой. Она все еще любит тебя, я знаю.

— Скорее, ей хорошо с мыслью о том, что я нахожусь на другом конце страны.

Внезапно Билл остановился как вкопанный. Он высвободил руку из-под локтя жены, запрокинул голову, расправил плечи и отчеканил, устремив взгляд в ночное небо: