Федор Московцев - Конвеер

– Интересно, что сталось с избитым парнем, – сказал Смирнов.

Змей задумчиво протянул:

– Надеюсь, бог удостоит его скорейшим вознесением на небо. – Ну что? Погнали к клубу? – Зарик никак не мог оставить идею разгона концерта. – Прогуляемся… – Лимон особого интереса не проявил, но и без развлечения оставаться не хотел.

Рука Змея неслышно опустилась на плечо Смирнова.

– Ты откуда такой взялся?

Лейтенант милиции невольно похолодел и съежился – неспроста у парня такое прозвище, подкрался неслышно, как змей, готовый ужалить. Объяснение прошло гладко, новые знакомые приняли версию, будто одинокий 30-летний мужчина, разочаровавшись в карьере, недовольный ситуацией в стране, особенно в национальной политике, решил вспомнить молодость и примкнул к молодежному движению. До этого никто не допрашивал с таким пристрастием, из чего Смирнов сделал вывод, что наконец-то напал на след серьезной бригады. Опять же, Змею показалось чрезвычайно подозрительным, что новобранец до сих пор никого не оприходовал, несмотря на то, что получил широкую свободу творческих исканий – запинать чурку ногами, раскроить арматурой череп, перерезать горло, пробить башку молотком, и так далее, вариантов много может быть разных. С натяжкой, но всё же Смирнов был принят в компанию. Сбылась его мечта – он сблизился с суровыми воинами, поклоняющимися чистому огню и владеющими волей ветров.

На акции приходят не для того, чтобы банально отметелить чурку, а за ощущением, которое кажется простым, но складывается из многих составляющих. Это не только музыка воплей избиваемых жертв и возможность самому выбить свою мелодию, но и создаваемая энергетика места и образа жизни: смесь турпохода, застолья со старыми друзьями, игры в казаки-разбойники. Иные акции совершенно примитивны, как например бросание кирпичей с двенадцатиэтажки по проходящим мимо чуркам, но на лицах исполнителей отображается такое счастье, которого обитатели офисных центров могут испугаться. Реально, Фольксштурм – это колыбель новой цивилизации.

Так на улицы хлынул поток наиболее активных и пассионарных людей, которые за неимением иных, легальных и политических возможностей в корне изменили ситуацию в националистической среде. Уделом же так называемого «легального национализма» на долгие годы стало вторичное и жалкое существование где-то в парашном углу и политики, и уличной борьбы. Идеологии терпильства была противопоставлена идеология насилия. Какой смысл читать «Протоколы сионских мудрецов», когда можно сжечь палатку с ненавистными хачами? Разве это не прекрасно, когда огонь пожирает ветхие строения с нелегалами? А как приятно ощутить лицом ледяной ветер, когда позади тебя все в крови, а впереди несется пустая улица, и нет ни законов, ни пределов, а есть только ночь и абсолютная свобода. Есть ли что-то прекраснее чувства охотника, когда кровь стучит в висках ищущих жертву, слившихся в едином порыве созданий, которые буквально вот-вот были студентами, а стали стаей, дикой и первобытной? Тот, кто вбивал голову жертвы в грязь и всаживал в нее нож знает отчаянную радость этого, а ощутивший порыв ветра из разбитого стекла «белого вагона», откуда на ходу поезда выкинули забитую жертву, говорят, познал дзен. Для этого не нужны ни деньги, ни какие-либо особые усилия: это вот тут, рядом, и надо всего лишь перешагнуть за черту, и возможным становится абсолютно все. Чтобы насладиться великим Вагнером, нужно иметь определенный уровень культуры и мышления, чтобы читать Данте нужно чувствовать красоту слова. А чтобы окунуться в симфонию насилия, хаоса и разрушения, нужно всего лишь желание, а остальное сделают инстинкты, которые достались нам от предков. Кровь жертв, крики о пощаде, огонь, боль и разрушение – те самые краски, которыми были написана новая реальность. И она очень быстро вступила в свои права, дав начало явлению, которое смогло породить сначала страх, а потом и ужас. На улицы городов вернулись тени героев прошлого в их истинном, историческом значении – безжалостных и отмороженных; призраки политического террора ХIХ века а вскоре и реинкарнация моджахедов и повстанцев. Пока премудки создавали себе образ врага метафизического, новое поколение нашло себе врага реального, и в этот образ всадило кулак, тяжелый ботинок, нож, а спустя некоторое время и пулю. Для этого насилия не нужен ни повод, ни вина, ни личные особенности жертвы – оно имеет самостоятельную ценность.