Георг Кляйн - Либидисси

Первую волну атакующих возглавляли опытные гахисты-ветераны. Седобородые старики, покрывшие себя неувядаемой славой еще на ранней стадии сопротивления оккупантам, когда они совершали дерзкие теракты, закладывая взрывные устройства или действуя кинжалом, стояли теперь на буферах боевых машин подобно величественным резным украшениям в носовой части старинных кораблей. Боевыми машинами, двигавшимися к передней линии обороны, навстречу окрашенным в белый цвет танкам международного отряда миротворцев, были по большей части грузовички мелких торговцев, укрепленные щитами из досок и мешками с песком. Перед началом сражения командование гахистов подключилось к спутниковой связи, и едва раздались первые выстрелы, как в глобальную телесеть пошли первые снимки. Среди атакующих находились операторы. Ежеминутно рискуя жизнью, они давали превосходный материал. Кассеты доставлялись нарочными по цепочке к замаскированным автомобилям с трансляторами, а вскоре одна из телекамер начала работать из захваченного танка даже в режиме реального времени.

Когда же восток загорелся дивной зарею, — продолжая рассказ по телефону, доктор Зиналли чуть ли не рыдал от волнения, — гахисты бросили в бой свою юную гвардию — подростков из Гото, городских предместий и бедных селений Северного нагорья. Шлемы над тонкими телами смотрелись как шляпки грибов. Вооруженные самыми разными автоматами и карабинами иностранного производства, обученные ведению боя мелкими группами, они, неся страшные потери, прорвали-таки оборону противника. Защитники аэропорта в панике отступали. Танки, орудия, ракетные противотанковые гранатометы оказались в руках гахистов и были тут же обращены против тех, кто только что обладал этими тяжелыми видами вооружения. Американским морским пехотинцам и военизированным отрядам Народной милиции удалось создать вокруг старого военного аэродрома новую линию обороны. Однако уже часа через полтора, около полудня, несмотря на массивную поддержку с воздуха, неприятель был сбит и с этих позиций. Только начальник пресловутого g-го отдела Народной милиции, в прошлом соратник Гахиса, еще удерживал со своими телохранителями и сильно поредевшим взводом американских солдат толстостенную башню военного аэродрома, отбивая натиск юных гвардейцев. Но летчик американской военно-морской авиации сбросил одну из бомб крайне неудачно: она разорвалась в метре от этого бравого рубаки, прошедшего горнило гражданской войны, а затем с успехом руководившего целым рядом хитроумных операций спецслужб. Башня до сих пор объята пламенем, рассказывал Зиналли.

Шпайк прислушивается к проникающим сверху звукам. Порой ему кажется, что на чердаке работает телевизор или что-то в своей манере, вперемежку с бормотанием, напевает сама Лизхен. Но полной уверенности у него нет: из-за потери крови шумит в ушах. Может быть, то, что он принимает за отдаленный человеческий голос, за перепады речи, — всего лишь следствие бессонной ночи или его полуобморочного состояния. Лизхен, наверное, давно спит, не узнав, что случилось тут после их возвращения домой. Когда капсула пневмопочты ударилась о заслонку трубы с таким грохотом, какого никогда не бывало раньше, она мгновенно вывела Шпайка из состояния странного беспамятства. Испуг прояснил его сознание, он пришел в себя, будто вынырнув из небытия, и снова стоял у подножия лестницы, по которой, как ему казалось, уже смог немного подняться. Наверху, во мраке, открылась дверь его жилища. Он услышал шаги, вернее, сторожкое шарканье, причем ноги переступали так, что их должно было быть больше, чем одна пара. Из далекого далека пришло воспоминание о сменщике, и от внезапно возникшей мысли, как бы чего не случилось с Лизхен, у Шпайка что-то сжалось внутри, дрогнул какой-то мускул слева за ребрами — такой боли в груди он до сих пор не испытывал. Пригнувшись, он шагнул в темное пространство под лестницей, приподнял левой рукой полу кууда и достал подлеченной правой дамский пистолет. Страх за судьбу девочки помог ему втиснуть облепленный тремя слоями пластыря палец в кольцо с курком. Он уперся головой в нетесаные доски, чтобы вот так, будучи зажатым между полом и лестницей, обрести нечто вроде самообладания. Не получалось. От жгучего стыда дрожали колени: занятый болячками на периферии своего тела, он позволил Лизхен пойти наверх одной. Теменем он чувствовал, как над ним слегка прогибаются ступени. Теперь, когда оба Улыбчивых, сопровождаемые тихим позвякиванием, которое показалось ему знакомым, спускались по лестнице, он не знал, что его сменщики сделали Лизхен — или что они еще сделают ей, как только переломают ему все кости, не пощадив, конечно, ни больной ноги, ни больной руки.