Тим О'Брайен - Что они несли с собой

Я стоял, скрестив на груди руки, чувствуя, как давит на меня пережитое. Поразительно, двадцать лет минуло!

Позади меня был припаркован джип, в котором меня ждали моя дочь Кэтлин и прикомандированный к нам переводчик. Я слышал, как они негромко переговариваются. Они уже успели подружиться. «Ни один из них, — думал я, — не понимает, зачем всё это, почему я требовал найти это место». Нам пришлось два часа трястись из города Куангнгай под жарким августовским солнцем по ухабистым проселочным дорогам, и в конце пути — пустое поле черт знает где.

Достав фотоаппарат, я сделал пару снимков, потом замер, глядя на поле.

Некоторое время спустя Кэтлин, выбравшись из джипа, подошла и стала рядом со мной.

— Знаешь, что я думаю? — сказала она. — Думаю, это место воняет. Пахнет, как… Боже, даже не знаю как. Пахнет гнилью.

— Уж точно. Кому, как не мне, знать.

— Так когда поедем?

— Уже скоро, — ответил я.

Она открыла было рот, но осеклась. Нахмурившись, она с секунду смотрела на поле, потом пожала плечами и вернулась в джип.

Кэтлин как раз исполнилось десять, и поездка была своего рода подарком на день рождения: показать ей мир, дать увидеть частицу отцовского прошлого. И она неплохо справлялась, гораздо лучше меня, и за первые две недели ни разу не пожаловалась, пока мы объезжали обязательные достопримечательности. Мавзолей Хо Ши Мина в Ханое. Образцово-показательная ферма под Сайгоном. Туннели Ку Чи. [79] Туннели Ку Чи (или Ку Ти) — сеть подземных туннелей общей протяженностью около 150 км в пригороде Сайгона, состояла из четырех уровней, включала в себя тайные ходы, жилые помещения, склады и больницы; для борьбы с партизанами, наносившими удары из этих туннелей, американцы применяли распыление дефолиантов, вызвавшее химическое заражение воды и почвы на огромной площади. Памятники культуры и важные правительственные учреждения. И все это время Кэтлин как будто упивалась экзотикой, с радостью пробовала диковинные блюда и рассматривала неведомых животных, и даже скучные переезды сносила с добродушной терпимостью. Однако при всем этом казалась немного озадаченной. Война для нее была такой же далекой, как пещерные люди и динозавры.

Однажды утром в Сайгоне она спросила, зачем всё это было.

— Ну, вся эта война, почему люди так друг на друга злились?

Я покачал головой.

— Я бы не сказал, что злились. Просто одни хотели одного, другие — другого.

— А чего хотел ты?

— Ничего, — ответил я. — Остаться в живых.

— И всё?

— Да.

Кэтлин вздохнула.

— Все равно не понимаю. То есть, как ты вообще тут очутился?

— Не знаю, — сказал я. — Потому что должен был.

— Но почему?

Я старался найти для нее хоть какой-нибудь ответ, но в итоге просто пожал плечам.

— Загадка, пожалуй. Понятия не имею.

До конца того дня она была очень тихой, но вечером, как раз перед тем, как ложиться спать, Кэтлин положила руку мне на плечо.

— Знаешь что? Ты ведь иногда бываешь довольно странным, верно?

— Да не особо, — отозвался я.

— Еще как. — Она убрала руку и, нахмурившись, серьезно посмотрела на меня. — Взять хотя бы эту поездку. Столько лет назад случилась какая-то глупость, а ты никак ее не забудешь.

— Это плохо?

— Нет, — сказала дочь. — Это странно.

Во вторую неделю августа, под конец нашей поездки, я договорился завернуть в Куангнгай. Туристические красоты — это здорово, но мне хотелось показать дочери места, которые я видел солдатом. Я хотел показать ей Вьетнам, который не давал мне спать по ночам: тенистую тропу у деревни Ми Кхе, грязный старый свинарник на полуострове Батанган. Но времени у нас было немного, и приходилось выбирать, и в конце концов я решил отвезти ее на этот клочок земли, где погиб мой друг Кайова. Это представлялось уместным. А кроме того, у меня тут было дело.

Теперь, глядя на поле, я задумался, а не совершил ли ошибку? Всё тут было слишком обыденным. Стоял тихий солнечный день, и поле было не таким, каким я его помнил. Мысленно я рисовал себе лицо Кайовы и его улыбку, но воспоминания вызвали лишь неловкость.

За моей спиной раздался смешок Кэтлин — переводчик показывал ей фокусы.

Порхали птицы и бабочки, тихо шелестела трава. Где-то под землей, без сомнения, еще лежали свидетельства нашего пребывания тут: фляжки и бандольеры, миски и ложки. «Это маленькое поле, — думал я, — столько всего поглотило». Моего лучшего друга. Мою гордость. Мою веру в себя как в человека с толикой собственного достоинства и мужества. А ведь тогда я ничего не испытывал. Вообще ничего. После той страшной ночи я утратил нечто очень важное, лишился иллюзий; все юношеские устремления и надежды засосало в грязь. Прошли годы, но я не стал прежним, я изменился навсегда. Я редко чувствую грусть, жалость или страсть. И причина всего — в этом поле. Здесь я умер и родился вновь, уже совсем другим. Двадцать лет это поле служило для меня воплощением всех ужасов и пошлости, которые мне довелось пережить во Вьетнаме.